Притчи приемного покоя 2 - Андрей Левонович Шляхов

не могли определиться со своим будущим до выпускных экзаменов – «то в юристы, то в артисты, то в окулисты», как говорила крайняя классная руководительница Марина Денисовна, – а Антонина с первого класса была нацелена на филологический факультет МГУ, который окончила мама. Потому и училась на круглые пятерки, понимала на что замахнулась. Мама очень переживала, что постоянные смены школ лишат Антонину золотой медали – разные же бывают педагоги, но обошлось. И вообще все сложилось замечательно, вплоть до того, что не пришлось жить в общежитии, поскольку крайний перевод отца оказался очень удачным – в Подольск. Узнав о таком назначении, мама пригрозила отцу, что застрелится из его табельного «макарыча», если он будет продолжать свои штучки-дрючки. Пока дочь не окончит университет, держитесь зубами за Подольск, товарищ майор! Приказ ясен? Выполняйте! И заодно извольте дома выражаться правильным литературным языком, без этих ваших жаргонизмов, а то ребенок ляпнет в университете «крайний раз» или буфет «чипком» назовет – вот уж позору-то будет! С речью у Антонины все было в порядке, только вот слово «крайний» никак не хотело сдавать свои позиции, но если сразу же после его неверного употребления улыбнуться, то всем становится ясно, что она просто тонко пошутила, а не ошиблась. Каждый филолог имеет право на тонкие филологические шутки в кругу посвященных.

Перед самым началом учебы случился пресловутый августовский путч, который в гарнизоне называли не «путчем», а «цирком с конями». Мама боялась, что неполный бардак в стране сменится полным, при котором вузы работать не будут (вот пришла ей в голову такая тревожная мысль), а отец боялся за маму – вдруг она и вправду застрелится, если его переведут из Подольска, ведь в такие непонятные времена что угодно может случиться. К счастью, все обошлось – «цирк» быстро закончился, отца никуда не перевели и учебные заведения работали в штатном режиме. «О верю, верю, счастье есть! Еще и солнце не погасло, заря молитвенником красным пророчит благостную весть…».[9]

Новая жизнь оказалась не просто восхитительной, а упоительно восхитительной. Антонину радовало все, кроме попыток однокурсников сократить ее имя до «Тони», а то и до «Нины». В детстве Антонина не могла выговорить свое длинное имя. На вопрос: «Как тебя зовут?» она отвечала: «Аня» и сама откликалась только на «Аню», так и повелось. Одноклассники называли ее «Аней», поскольку она так представлялась, и не видели в этом ничего особенного, но на филфаке же сплошные зануды – каждый второй с умным видом норовит объяснить, что «Аня» – это сокращение от «Анны» и так далее… Пришлось прибегнуть к детскому методу и откликаться только на «Аню», помогло. И вообще, уменьшительное имя каждый волен выбирать по своему вкусу – хоть из конечной части полного имени, хоть из середины, хоть из начала.

Большинству первокурсников не нравилось, что деканат и кафедры используют их в качестве палочки-выручалочки – то посадят регистрировать участников конференции, то в помощь библиотекарям отправят, то подготовку учебных материалов поручат… Но Антонина, с детства усвоившая армейский принцип «молодой должен стараться», ничего плохого в дополнительных нагрузках не видела. Почему бы не помочь, если есть возможность? Да и интересно же – новые знакомства заводишь, осваиваешься, расширяешь кругозор.

Регистрация участников конференции по славянским языкам выдалась особенно утомительной, потому что среди участников было много иностранцев, не знакомых с местными реалиями. Две минуты на регистрацию и еще как минимум десять отвечаешь на вопросы. Под конец хотелось только одного – горячего чаю, крепкого и сладкого, и чтобы пить его в одиночестве, молча. Но вдруг…

То, что было дальше, Антонина помнила плохо. В памяти запечатлелись только бархатный взгляд карих глаз, обворожительная улыбка и ощущение чего-то неимоверно хорошего. Искушенная особа, крутившая романы с шестого класса школы, не сразу поняла, что она снова влюбилась… Нет, не снова! В первый раз! Все, что было раньше, в счет не шло…

Никола, со второй встречи ставший Колей, приехал в Москву на годичную стажировку, так что времени у влюбленных было вдосталь – и узнать друг друга успели, и планы на будущее составить, и с родителями познакомиться. Отец отнесся к Николе настороженно – иностранец, а мама приветливо – европеец, культурный человек с серьезными намерениями. В то время югославская жизнь, о которой рассказывал Коля, в сравнении с советской казалась сказкой, и никто не мог предугадать, в какую пропасть очень скоро скатится самое большое государство Балканского полуострова.

Время пролетело незаметно – только познакомились и вот уже настала пора прощаться. Расставание влюбленные отметили особо бурным сексом, во время которого оба потеряли бдительность, но последствия этого проявились спустя три месяца, когда Антонина из розовой эйфории вверглась в черную депрессию. Любимый уехал – и пропал с концами. Обещал писать каждую неделю, но не прислал ни одного письма и на ее письма тоже не отвечал. Отношения между ними были не такими, чтобы взять да исчезнуть, с Колей явно случилось что-то плохое – на территории распавшейся на части Югославии уже вовсю полыхала война. Позвонить бы, да в доме Колиных родителей на окраине Белграда не было телефона. «Наш район – это столичная деревня, – смеялся любимый. – По улицам, вместо трамвая, коровы и гуси ходят…». Антонине очень хотелось увидеть эту «столичную деревню», да и весь Белград тоже, любимый так интересно о нем рассказывал – заслушаться можно. На кафедре телефон, конечно же был, но, наверное, личные звонки не поощрялись, иначе бы Коля дал бы ей номер… Опять же – телефонная связь в развалившемся Советском Союзе работала из рук вон плохо, а звонки за границу стоили весьма дорого – марки обходились гораздо дешевле.

Разлука планировалась недолгой. Где-то через полгода Коля обещал вернуться за Антониной… Или не «за», а «к» – возможность проживания в Москве тоже обсуждалась, если молодому слависту удалось бы получить преподавательское место. Но полгода превратились в вечность… «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь, ты меня никогда не забудешь, ты меня никогда не увидишь…».[10]

Спустя два с половиной месяца после расставания студентка Воскресенская поняла, что она беременна. Вообще-то, можно было бы понять это и раньше, но у Антонины имелась некоторая нерегулярность в делах и некоторое время она принимала судьбоносную задержку за обычную. Когда поняла, испытала доселе небывалое чувство – смесь радости с испугом. Захотелось сразу же написать обо всем любимому – несмотря на отсутствие ответов, она тогда писала ему часто, раз в три-четыре дня – но решила не торопиться. Прежде, чем сообщать, нужно провериться-обследоваться, убедиться,