Украинская зима - Петр Немировский

все туалеты и будет запрещено покидать свои места без разрешения. «Наш поезд идёт без опоздания. Однако время прибытия в конечный пункт следования — город Перемышль — будет зависеть от того, сколько времени займёт таможня».

Идём по расписанию. Замечательно. Значит, я не зря отказался от билета на прямой обратный автобус из Киева в Краков, решив ехать поездом сначала до Перемышля, а потом — электричкой в Краков, а там — самолётом на Нью-Йорк. Пусть на одну пересадку больше. Зато, как многие в Киеве меня уверяли, из Украины в Польшу автобусом ехать ненадёжно с точки зрения расписания — на выезд из страны сейчас тысячи машин, из-за зимы и ракетных обстрелов новый всплеск украинских беженцев, поэтому на таможне могут продержать и пять часов, и десять, а то и целые сутки. Зато поездом всё гораздо быстрее, задержки на таможне недолгие — на час-два.

Я снова задремал, причём в этот раз очень сладко, тем более уже была глубокая ночь, навалилась усталость от сцен прощания с друзьями и городом.

Меня разбудили чьи-то громкие мужские голоса, грохот сапог и фырканье собак. По центральному проходу вагона шли военные, а перед ними — овчарки. Собаки порой останавливались возле сидений, громко фыркая и виляя хвостами, что-то вынюхивали. Военный отдавал им команды. Ничего не найдя, военные с собаками шли дальше по вагону. В динамике голос объявил, что все пассажиры должны подготовить свои документы, и ещё раз напомнили: без разрешения покидать свои места запрещено.

Я достал из кармана куртки свой американский паспорт. Раскрыл его: на первой страничке моя фотография, рядом с ней — мои имя и фамилия, дата рождения, в графе «национальность» — «United States of America», а местом рождения указана «Ukraine». Паспорт был совсем новеньким, это была моя первая поездка по нему. Там внутри на страницах было только две печати — польской и украинской таможни, поставленные две недели назад, когда я приземлился в Польше и пересёк границу Украины.

— Ваш паспорт, панэ, — обратилась ко мне молодая женщина в военной форме. Она говорила строго и жёстко, без всяких улыбочек, совсем не так, как ко мне обратилась украинская военная на таможне, когда я в Украину въезжал.

Я протянул ей свой паспорт. Раскрыв его, таможенница бросила на меня короткий взгляд, сверив идентичность фотографии в паспорте со мной.

— Де пан народывся? — спросила она.

— У Киеви.

— У пана подвийнэ громадянство и украинський паспорт?

— Нет, — ответил я, не моргнув глазом.

— Цэ правда?

— Так, чиста правда, — ответил я, сохраняя спокойствие, хотя почувствовал, что у меня всё похолодело внутри.

— Добрэ. Я сейчас проверю, — сказала она и ушла с моим паспортом.

Откинувшись на спинку сиденья, я хмуро посмотрел в потолок. «Так. Приехали».

У меня был украинский паспорт, действительный украинский паспорт. Когда двадцать пять лет назад я уезжал из Украины на ПМЖ, украинского гражданства уже не лишали — по желанию самого отъезжающего. Украинский паспорт у меня тогда сохранился, но он был старого образца. Потом я его обновил в Украинском Консулате в Нью-Йорке, когда отвозил своего маленького сына в Киев к родителям жены в гости. С тех пор я тем украинским паспортом больше не пользовался, в Нью-Йорке он лежал дома среди других маловажных документов. Отправляясь в эту поездку, я без всяких раздумий взял американский паспорт, зная, что на всех таможнях — и в Польше, и в Украине, и в любой стране Европы — у меня с ним проблем не будет. «Юрко-дурко! Как же ты об этом не подумал, когда ехал сюда?! Ведь мне же 58 лет, а мобилизационный возраст до 60. Ведь де-юре я подлежу мобилизации. Меня, как гражданина Украины (а не только Америки), с полным правом могут — и даже обязаны — сейчас не выпустить из страны. Сейчас она введёт в электронную систему мои данные — моё имя, фамилию, дату рождения, даст запрос и получит ответ. И всё. Меня ссадят с поезда и отправят обратно. И потребуют стать на воинский учёт в военкомате. Разве что произойдёт какая-то ошибка. Но это вряд ли».

Я чувствовал, что строение всей моей жизни, которое я возводил так долго и с таким трудом, которое до сих пор мне казалось прочным и незыблемым, рушится буквально на глазах. «Если меня отправят в Киев, то… я потеряю работу профессора в колледже, уволят с работы парамедика, неизвестно, что будет с докторской диссертацией. Всё коту под хвост. Вот к чему может привести одна оплошность, одно непродуманное движение. И что же я буду делать в Киеве? Без вещей, без работы? Чем буду заниматься? Как жить? Кретин! Почему ты не подумал об этом раньше, отправляясь в Киев во время войны?!»

Внешне, однако, я старался сохранять спокойствие. Смотрел на подвешенный к потолку вагона большой экран, где реклама украинской национальной одежды сменялась роликами с инструкциями, какие действия должен предпринимать гражданин Украины, оказавшийся на оккупированной территории, особенно в том случае, если враг вынуждает его взять в руки оружие и воевать против своих. И какое наказание ждёт за измену Родине.

«Что ж, шутки закончились, всё начинается по-серьёзному. Теперь война сама решит, что со мной делать. Теперь мой выбор становится ограниченным; очутившись по «эту сторону», я стал частью этой войны, а не свободным путешественником. Буду пить из одной чаши со всеми. Не беда. Поеду к Тарасу или Андрею. На первое время поселюсь у них, пока жена из Америки вышлет деньги, чтобы снять квартиру. Чем же я буду там заниматься? Пойду к ней, к чернобровой? Да, к ней. Она же не хотела расставаться со мной, хотела, чтобы эта сказка длилась вечно; когда я утром уходил от неё — ревела в коридоре. Вот я и вернулся, дорогая. Вытри слёзы, сказка продолжается. Если не возражаешь, могу поселиться и у тебя. Кстати, ты обещала устроить мне для пробы несколько лекций онлайн со студентами Могилянки. Замечательно. Я прочитаю им лекции на самом высоком уровне, как смогу — на двух языках — украинском и английском. Времени у меня теперь будет вдоволь, — два года, пока не стукнет шестьдесят. А если меня загребут на фронт, то многие вопросы отпадут сами собой».

Время мучительно тянулось. Размышляя обо всей этой нелепой ситуации, в которой очутился, гневаясь на себя за свою глупость и на эту жёсткую женщину в военной форме, которая сейчас проверяет мои документы, неожиданно для себя я почувствовал, что… несмотря на нахлынувший приступ малодушия, в то же время меня переполняет странное чувство радости. Радости оттого, что у меня сейчас появляется редкий шанс сделать что-то крайне важное и нужное. Жизнь бросает мне вызов. И я обязан этот вызов принять. Всё прочее — преподавание в нью-йоркском колледже, диссертация, — всё это, может, и является важными компонентами обычной жизни, но перед этой войной — меркнет и отступает далеко на задний план.

«Да, это шанс, вызов. Я должен всё бросить или, по крайней мере, отложить на время, остаться в Украине и пойти работать парамедиком на фронт. Вот мой коллега — Лёва — всё оставил и сейчас в Краматорске, руководит там отделением парамедиков, спасая раненых. Я должен с ним связаться и поехать к нему».

Мне почудилось, что в моей жизни сейчас совершается коренной перелом, во мне рождается