Человек государев - Александр Горбов

рядом с примусом, сидел лысый толстенький человечек лет шестидесяти, в нарукавниках поверх тёмно-зелёного двубортного мундира. Погоны на плечах узкие, золотое шитьё разделено продольной полосой. На полосе — единственная серебряная звездочка. «Кабинетский регистратор», — я отметил про себя звание.

Человечек записывал что-то в большой разлинованной книге. На меня он посмотрел поверх металлического пенсне.

— Мефодий Ильич? — спросил я.

— Истинно так…

— Очень приятно. — Я подошёл к его столу. — Разрешите представиться: Михаил Дмитриевич Скуратов. Буду работать вместе с вами.

Протянул руку. Мефодий Ильич приподнялся и осторожно её пожал.

— Вам, полагаю, стоит дождаться Сильвестра Аполлоновича…

— Я тоже так думаю. Где могу подождать?

— Э-э-э…

Мефодий смешался. Обвёл грустным взглядом кабинет, но ни одной поверхности, приспособленной для ожидания, не увидел. Стулья, не заваленные папками, очевидно, принадлежали сотрудникам, которые пока не пришли.

Я поднял взгляд на висящие на стене часы. Они громко, солидно тикали. Минутная стрелка, показывающая четверть десятого, перескочила на следующее деление.

Н-да. Дисциплина тут, похоже, на уровне.

Мефодий проследил за моим взглядом. Удручённо покачал головой.

— Опаздывают. Да-с. Молодежь, что с них взять? Один я, изволите ли видеть…

Речь Мефодия оборвал чайник. Он засвистел так, что мог бы дать фору паровозу на железной дороге. Из носика повалил пар.

— А мы вот с вами сейчас чайку! — перекрикивая чайник, обрадовался поводу сменить тему Мефодий.

В этот момент открылась дверь.

— Чёрт бы побрал этого негодяя! — Высокий худой мужчина лет тридцати пяти, войдя, ткнул пальцем в чайник. — Видит бог, когда-нибудь я ему свисток вырву.

Мужчина прошёл к столу, стоящему напротив стола Мефодия, швырнул на него портфель и фуражку. Принялся снимать летнее пальто и заметил меня. Вопросительно склонил голову набок.

— Михаил Дмитриевич Скуратов, — представился я. — Направлен сюда для несения службы. Жду Сильвестра Аполлоновича.

— Саратовцев, — буркнул худой, — Константин Львович.

Пожав мне руку, он бросил пальто на ближайший стул и уселся за стол. Пальто сдвинуло кипу бумаг. Они посыпались на пол.

Саратовцев скользнул по россыпи равнодушным взглядом. Он был одет в такой же тёмно-зелёный мундир, как у Мефодия, с погонами кабинетского регистратора. Положил локти на портфель и обхватил голову руками.

— Экий ты нынче неловкий, Костя, — попенял Мефодий. — Чаю тебе налить?

— Давай хоть чаю, — буркнул Саратовцев.

Лицо его отражало тоску. Я догадывался о природе тоски, но с выводами решил пока не спешить.

Уже понял, что место для ожидания в этом кабинете обрету в единственном случае — если организую его сам. Если нет, так и продолжу дожидаться начальника стоя. Я указал на свободные столы.

— Подскажите, будьте любезны. Который из них не занят?

Саратовцев непонятно усмехнулся.

— Оба. Выбирайте любой, какой больше нравится.

— Но я слышал, что в канцелярии три сотрудника?

— Два с половиной, — проворчал Саратовцев. — Хотя я бы сказал, что и половина под вопросом. Аркашка, поди, сегодня опять не явится. Который день из театра не вылезает, актёрок караулит у гримёрки.

— Ну что ты такое говоришь, Костя, — вмешался Мефодий. — Не нужно создавать у Михаила Дмитриевича превратное представление о том, что представляет из себя наша достославная… достославная… — тут он смешался и замолчал. Не подобрал, видимо, нужного слова.

Захребетник внутри меня гоготнул и закончил: «…резервация. Сдаётся мне, что Иван Карлович беспокоится не зря». Я был с ним совершенно согласен, но вести во всеуслышание диалог с внутренним голосом по понятным причинам не мог.

— Так который стол я могу занять?

— Аркашка здесь сидит, — махнул Саратовцев на стол, стоящий рядом со столом Мефодия. — В те благие дни, когда удостаивает нас своим драгоценным вниманием.

— Ясно. Значит, займу этот.

Я подошёл к столу рядом с Саратовцевым. Принялся собирать разбросанные на нём бумаги и папки.

Заметил, что на большинстве бумаг отпечатана типографским способом шапка «Заявление». В правом верхнем углу разными почерками, разной степени уверенности, аккуратности и наличия клякс, было выведено: «Его благородию господину заведующему Коллегией Государевой Магической Безопасности Мухину С. А. от имярек». Далее на линованных строчках излагалась суть заявлений.

Некоторые листы были сложены вчетверо — из чего я сделал вывод, что их прислали по почте. Распечатанные конверты с посланиями внутри на столе тоже встречались.

В суть заявлений я решил не вникать. Первоочередная задача — освободить себе место. Не мудрствуя лукаво, сложил картонные папки в одну стопку, одиночные листы в другую, конверты — в третью.

Под бумажными завалами обнаружился письменный прибор: чернильница, две перьевые ручки, пресс-папье и несколько карандашей. Чернила давно высохли, из чернильницы я вытряхнул дохлую муху. Карандаши, в большинстве своём, были сломаны.

Я освободил от бумаг кресло и наконец-то смог сесть за стол. Принялся выдвигать ящики, надеясь найти чернила и перочинный нож.

В верхнем ящике поверх бумаг лежала картонная тарелка с окаменелыми остатками чего-то, не поддающегося опознанию, и скукоженное нечто, по цвету напоминающее картофелину. При ближайшем рассмотрении нечто оказалось яблоком. Я брезгливо вытащил тарелку и яблоко, бросил в корзину для бумаг.

— Красота! — оценил проделанную мною работу Мефодий. — Не изволите ли чайку?

На стол перед Саратовцевым он уже поставил стакан в металлическом подстаканнике. Саратовцев, звеня ложечкой, размешивал в стакане сахар. В другой руке держал лист с какими-то записями, извлечённый из портфеля.

Пошевелив губами и покачав головой, он положил лист на стол и принялся перекидывать костяшки на счётах. На меня Саратовцев перестал обращать внимание. Стакан тоже вскоре отодвинул и погрузился в вычисления.

Зато Мефодий, похоже, исповедовал принцип «работа не волк, в лес не убежит». Чай он пил из большой пузатой чашки, разрисованной красными маками. Отхлебнув, чашку ставил на блюдце с такими же маками. Рядом с блюдцем на столе Мефодия находились тарелочка с печеньем и нарезанным лимоном, вазочка с колотым рафинадом. Было ясно, что к чаепитию этот человек подходит серьёзно.

Я взглянул на часы. Без четверти десять. Всё то время, что я прибирался на столе, Мефодий возился с заварочным чайником. К работе, насколько я мог судить, не приступал.

— Прошу вас. — Мефодий поставил на стол передо мной стакан в металлическом подстаканнике, как у Саратовцева. — Мы здесь по-простому, не обессудьте. Не угодно ли домашнего печенья?

— Нет, ты скажи, каков шельмец! — возмутился вдруг Саратовцев. — По нашим документам ему три полных малахириума отправили — по три, значит, кубика, а он пишет