По ту сторону дороги - Екатерина Андреева

расскажи я об этом сестре, она бы точно вызвала стражей. Смерть родителей заставила её возненавидеть Пустошь и всех, кто там существует, а про ша и говорить нечего.

— Ну, мы это ещё проверим, — она встала, разговор был окончен. Брон внимательно посмотрела на меня, и я приготовилась услышать её вердикт. Я почти ничего не чувствовала, я слишком устала.

— Это недопустимая ситуация, а Закон не прощает ничего. Мне жаль, Алиса, но ты подвела память Эрика и Наоми Кастерли, а изменить мы прошлое не в силах. Тебе сделают метку, и система забудет о тебе навсегда!

Её каблуки застучали по полу, а я в ужасе приподнялась:

— Постойте, что?! Только не метку! Лучше сразу убейте меня!

— Я же говорила тебе, — она на секунду задержалась в дверях, — мы не убийцы.

— Нет, нет, пожалуйста! — я думала, что никогда больше не смогу чувствовать страх больший, чем в прошедшую ночь, но ошибалась. Сейчас я снова кричала в ужасе. Они отправят меня в Пустошь, выставят за стены! — Лучше убейте меня! Прошу вас только не метку!

Брон уже вышла, а в комнату заскользили белые силуэты, которые везли за собой какой-то аппарат, грохочущий на круглых ножках и напоминающий уродливое пузатое чудовище.

— Нет-нет-нет! — я отчаянно пыталась вырваться из ремней, это причиняло дикую боль, но мне было не до неё.

— Держи крепче! — раздался чей-то властный голос.

Я почувствовала небольшую свободу, видимо, они развязали одну руку, чтобы сделать метку. Это был единственный шанс. Я попыталась ударить и приподнялась, но меня с силой прижали обратно. Кажется, я кого-то укусила, и мне со злостью дали затрещину. Это на мгновение выбило меня из колеи, щека пламенела, а голову намертво прижали к кушетке. Не могу вздохнуть. Не могу пошевелиться. Помогите! Трой, где ты? Мне больно, больно! Я не могу совладать со своей паникой. Воздуха, как же не хватает воздуха!

— Дерётся, как зверёныш! — чей-то противный голос.

— Делаем без анестезии?

— Да, она слишком бойкая, можем не успеть.

Я едва понимала их разговор, но страх накатывал почему-то ещё сильнее.

— Так, мы готовы, начинаем?

— Да, мы держим.

Ток сквозь тело, кинжалы в вены. Я задыхаюсь от собственного крика. Я умру. Это конец.

Приходить в сознание тяжелее, чем когда-либо. Голова раскалывается на кусочки, горло сильно першит, тело какое-то не моё, будто его превратили в нечто вязкое и расплывающееся. Я жалею, что очнулась. Моё сознание ещё в темноте, но боль уже отбивает чечётку по всей левой руке, а я даже ей и не шевелила. Гудение вокруг или внутри черепа, не разобрать, чувствую, как разгораются огнём лоб и щёки. В памяти мелькают чьи-то лица, склонившиеся надо мной, слышатся обрывки разговоров, и мне становится противно от всех этих людей, от Города, от системы, от всего этого мира. Я не хочу даже открывать глаза. Кажется, если этого не сделаешь, то метка Тени, метка изгнанника волшебным образом испарится с моей руки. Но этого никогда не случится. Мне становится страшно за Сэм и ша. Сестра ещё слишком юная, а няне в её почётном возрасте подобного точно не выдержать. Смогу ли я увидеться с ними в последний раз, прежде чем меня выставят за стены? Прежде чем они подкинут Пустоши новую жертву, чтобы та могла меня сожрать? Встреча с ними стала бы моими похоронами. Да, меня не убили сейчас, но они сделали ещё хуже — предписали мне долгую и мучительную смерть.

— Алиса? — голос раздаётся словно из другой комнаты, но я чувствую, что его обладатель здесь, совсем рядом. — Ты очнулась? — он звучит как-то робко, неуверенно, хотя совсем недавно Дмитрий говорил в другом тоне.

Я разляпаю глаза, в комнате полумрак, но так даже лучше, дурацкая лампа больше не выжигает мне глазницы.

— Кивни, если понимаешь, что я говорю.

Неохотный кивок. Я пытаюсь различить его лицо. Странно, выражение мягкое и жалостливое. Хочу что-то произнести, но из горла вырывается только сдавленный хрип.

— Не спеши. После... — он запинается, — после процедуры твоему телу нужно восстановиться, да и, вероятно, ты голос сорвала. Я должен перевести тебя в другую комнату. Давай, помогу подняться.

Он кладёт одну руку мне под спину, другой хватается за плечо, очень осторожно и нежно, я чувствую и понимаю это, но всё равно раздражённо хочу отдёрнуться, однако получается лишь слабое непонятное движение. Дмитрий даже не обращает на него внимания, хотя я уверена, он не мог не заметить. Его ладони широкие и тёплые, я улавливаю от него лёгкий запах мыла или чего-то подобного. Не понимаю, почему я замечаю столько разных мелочей. У него серьга в ухе, которой раньше, кажется, не было, или же я просто её не видела? А ещё у него странный цвет обуви, какой-то серо-зелёный. Противный.

— Ботинки­­­— дрянь, — хриплю я, и Дмитрий на мгновение столбенеет. Это явно не то, что он ожидал от меня услышать. Хотя ожидал ли он услышать что-либо в принципе? Он усмехается:

— Знаю. Подарок отца, ношу только ради него.

Дмитрий помогает мне сесть, и я невольно испытываю чувство благодарности за то, что он продолжает меня держать. Голова слегка кружится, а к горлу подступает тошнота. Не уверена, что смогу сейчас и шаг сделать. Он улавливает моё состояние и предлагает:

— Немного посиди, может, станет легче. Не торопись, — его заботливый тон злит меня, но сил, чтобы показать это, нет совсем.

— Когда она... Когда меня... — не могу произнести вслух.

— Завтра ночью, — его голос дрогнул. Как странно! — Алиса, мне, правда, жаль!

— Да ну? Недавно ты так не считал, — как же больно говорить! Горло словно режут перочинными ножами.

— Лис, я... Я думаю, что ты сотворила ужасную ошибку и не понимаю тебя. Но... но такого вердикта не предполагал. Тебе даже нет двадцати трёх, такое наказание немыслимо! Я не ожидал, правда, Лис. Будь моё право решать, я бы не поступил таким образом. Мне очень жаль!

–Думаешь, твоё сочувствие мне чем-то поможет? — огрызнулась я. — Да пошёл ты со своей жалостью!

Я вырвала руку, но покачнулась, и Дмитрию снова пришлось ухватить меня. Сил нет совсем, словно всю мою энергию выкачали из тела, из души даже. В груди нарастала боль, и я, наконец, решилась посмотреть на левое запястье. Три пунктирных линии, окрашенных несколькими