Второе рождение - Юрий Владимирович Деревянко

Коллега присаживается за управляющий компьютер и вводит с клавиатуры команду. Теперь можно ей позволить:

– Можешь попробовать осторожно согнуть левую руку.

Рука сгибается. Надежда смотрит на неё с улыбкой и шевелит пальцами.

– Я боялась, что будет хуже, – наконец произносит она. – А вторую можно?

Коллега - похоже - заранее угадал её следующее желание и сразу жмёт ввод. И кивает. Остаётся только передать кивок Наде, и она тут же приподнимает правую.

– Виктор, а можете мне принести ниток и спицы?

– Хочешь вязать?

– Очень. Я умею... В смысле - раньше умела.

– Наденька, ты меня сейчас спасла. Я-то думал - что тебе дать для тренировки мелкой моторики.

Остаётся совсем немного. Если она сможет шевелить ногами и удерживать равновесие - это победа. Значит - операция прошла успешно и удалось соединить все нервные окончания. Сможет ли она после этого принять себя - другой вопрос. Но это уже будет работа психолога. Хотя... Сколько бы Андрей Васильевич ни имел за плечами опыта - а с таким ему точно сталкиваться не приходилось.

* * *

Лёжа вязать не очень удобно. И первые ряды пришлось начинать несколько раз. Но это не главное. Главное то, что кожа на руках выглядит как-то неестественно. Хочется надеяться, что это какие-то перчатки для защиты после ожогов, но мысли об искусственной коже не идут из головы. Где-то слышала про такую. Виктор ещё не разрешает трогать себя, но не удержалась - потрогала. Не больно, но живот подозрительно твёрдый. И ноги тоже - хотя и не напрягалась. Чтобы не думать о худшем - сосредоточилась на вязании. Шарфик уж точно пригодится, от старого едва ли что-то осталось. Утром в дверях появляется незнакомый специалист. Их было уже много, этот немного непохож на всех остальных. Присев, он представляется:

– Здравствуйте, Надежда. Я - Андрей Васильевич. Психолог.

– Говорю сразу - ни русалкой, ни Наполеоном себя не считаю.

– Это радует, но я не психиатр, я психолог. Я хочу с Вами поговорить.

– Здорово. А то до сих пор со мной только Виктор по душам беседовал.

– Скажите, Надежда, кем вы хотели стать?

– Ну... Кем только ни хотела. Но точно не хотела кричать "ваш заказ готов".

– Вы уже работали?

– Ага. Не работа, а тоска зелёная. Наверняка на моё место уже кого-нибудь взяли.

– Не жалеете, что потеряли работу?

– Ну хоть такая была. Но думаю - такую найти нетрудно. Лишь бы я была не слишком страшная.

– Я бы - скорее - назвал Вас симпатичной.

– Тогда найду.

– А молодой человек у Вас есть?

– Был. Больше не хочу видеть этого идиота. Потащилась за ним в эту дурацкую развалюху, а из-за его дружка всё и загорелось. Они дали дёру, а я осталась.

– Вы сможете попозже рассказать следователю, что произошло?

– Да хоть сейчас. Пусть немножко посидят за то, что я тут лежу.

– Надя, а каковы ваши отношения с родными?

– Да никак. Мамке в посёлок иногда названивала. Но мы с ней как две кошки. По телефону ещё можем помурлыкать - и то недолго, учить начинает. А на одной кухне больше пары дней не выдерживаем. Обязательно сцепимся.

– Если Ваша жизнь сильно изменится - Вы не будете сильно огорчены?

– Ну только - если к лучшему. Хотя хуже, кажется, уже некуда...

Короткая пауза на раздумье. А к чему он ведёт этот разговор?

– Или есть куда?

– Многое зависит от вас, Надежда. И от Вашего отношения к жизни. Одно могу сказать точно - любая жизнь лучше смерти.

– Так это что? Хуже того, что мне осталось - только смерть?

– Очень многим людям, с которыми мне приходилось встречаться, гораздо хуже, чем Вам. Но они живут. Виктор Михайлович говорил мне, что ещё несколько месяцев назад Ваши шансы остаться в живых были нулевыми. Но медицина движется вперёд.

– Так мне - выходит - повезло?

– Вы счастливица. И ваша воля к жизни невероятна. Только этим можно объяснить то, что мы сейчас с Вами разговариваем, – улыбается психолог.

– Никогда не считала себя везучей. Везучая не попала бы в больницу.

– Считайте, что Ваше невезение сгорело на пожаре.

Ага. Сгорело. Вместе с одеждой и кожей. Рука сама собой тянется к нему.

– Док, признайтесь - что со мной? Что под этими перчатками? Голое мясо?

Он аккуратно берёт за руку.

– Надежда, у Вас прекрасное имя. Не теряйте надежду - и у Вас всё будет хорошо. Настолько хорошо, насколько это возможно. Но прежде, чем задавать следующие вопросы - подумайте над моими словами. Обещаете?

А что делать? Пришлось пообещать.

* * *

Таким Андрея Васильевича видеть ещё не доводилось. Хотя держался он профессионально. А вот когда отошел от двери подальше...

– Виктор Михайлович, я не могу с ней разговаривать. Одно дело - успокаивать однорукого, что ему скоро поставят биопротез, и он сможет хоть на пианино играть, а другое - говорить с мёртвой куклой, которая всё ещё считает себя живой. Я не смог. Извините. Завтра объясните ей всё сами.

Легко сказать. Объясните. А сам отказался. И теперь снова приходится входить в палату с тяжелым сердцем. Но уже ясно - пора сказать Надежде самое главное. И именно сейчас самое время: когда она уже видит улучшения, но наверняка уже заметила, что с ней всё не просто. Ох - не просто. А главное - она сейчас не сможет вскочить и наломать дров. Приходится снова натягивать дежурную улыбку и входить в палату. Как обычно - присаживаться к ней на край кровати и смотреть, как она поправляет отложенное в сторонку вязание.

– Доброе утро, Надюша. Как успехи?

– Вяжу. И хочу знать - к какой-такой страшной новости меня вчера психолог готовил.

– Именно это я и собирался тебе сегодня объяснить.

– Я слушаю. Можете начинать сразу с плохой новости.

– Плохая новость одна. Ты сгорела на пожаре.

– И что в этом нового?

– То, что твоё тело спасти было уже невозможно. Я с трудом понимаю - каким чудом твой мозг ещё продолжал жить. В тот момент мы даже не были уверены, что стараемся не напрасно. Но твоё сердце почему-то ещё билось. И мы решили попытаться.

Она молчит и слушает. Приходится продолжать.

– Это были ужасные несколько месяцев. Самое тяжелое