Выбор – быть человеком! - Ольга Войлошникова

распирает от нахлынувшей энергии. — Так! Мне нужен Лёня! Поехали к порталу!

— Что, прямо щас? — муж совершенно искренне выпучил глаза. — Там же ночь!

Я забегала вокруг него по сцене, не в силах оставаться на месте:

— Да какая ночь! Пока доедем, почти шесть утра будет! Проснётся один раз пораньше, ничего страшного.

— Погоди, — Вова дождался перигея и поймал меня за руку. — Давай так. Мы сейчас отправим голубя в усадьбу, они позвонят и вызовут Лёньку к семи утра. Всё-таки не шесть, что уж с ума-то сходить…

— Но это!..

— Тихо! — страшным шёпотом перебил меня муж. — Тихо! Не кричи! Что «это»?

— Это же четыре утра! — так же драматически прошептала я.

За эти годы мы уж наловчились пересчитывать соотношение времени туда-сюда. Имелось в виду, что к тому моменту, как в Иркутске наступит семь, у нас уже не полночь, а четыре утра будет.

— Во-о-от! — муж привлёк меня поближе и успокаивающе приобнял. — Сейчас посидишь, подумаешь, можешь даже докторов-профессоров своих вызвать на консилиум, потом всё толком запишешь, можешь будильник поставить, а можешь, в принципе и не ставить, — он выразительно поднял брови, — и где-то полчетвёртого мы с тобой рванём. Как в первый год — помнишь? Домчу тебя с ветерком…

Я вспомнила наше первое лето, сюрреалистичную гонку по лесу и мой пронзительный визг, оглашающий безлюдные окрестности, когда Вовка с разбегу перепрыгивал попадающиеся по дороге речушки. Посмотрела на него. Довольны-ы-ый.

А что…

— Ладно. Засылай голубя, а я помчалась консилиум проводить!

Дальше было всё не очень интересно. Обсуждали возможные повороты исцелений и откатов. Так или иначе, выходило: пока не попробуешь — не поймёшь и не проверишь. Нужен был испытуемый, хотя бы один для начала.

Потом мы с Вовой в летних предрассветных сумерках вышли из восточных ворот, провожаемые любопытными взглядами дежурных стражников и пошли по мосту-через-брод.

— А тогда ты меня на плотике довёз.

— Ну, извини. Про плотик я как-то забыл. В следующий раз.

— Да ну, перестань! Это я так, вспомнила.

Мост кончился, Вова взял у меня из рук папку и с многозначительным видом затолкал её к себе за пазуху. Ах, ну конечно же! Всё как в тот раз. Пока я ностальгировала, муж опустился передо мной на колено:

— Залазь!

Я покосилась на башню над мостовыми воротами. Два лица явственно белели из наблюдательных окон.

— Может, хоть в лес спрячемся?

— Садись уже, время поджимает.

Ой, ну если время…

В этот раз мне удалось почти не визжать, сдавленный писк не считается! Да и ноги в конце практически не тряслись. Вот, что значит практика!

Вовка ссадил меня на землю прямо за зеркалом портала, и в равновременной круг мы вошли уже чинно, как белые люди. В Иркутске занималось промозглое октябрьское утро, народу совсем не было, только в фургончике горел свет и слышались голоса; к его двери как раз подходил Лёнька. Он махнул нам рукой, заглянул внутрь и попросил открыть зону для посещений. Дежурный лейтенант выскочил, поднимая ворот куртки, отворил калитку и пристроился рядом, ожидая возможности поскорее снова спрятаться в сухое тепло.

Мы не стали долго тележиться. Передали папку, попросив разместить объявление срочно, вот прямо немедленно. И где только можно.

Мы уже почти ушли, когда меня вдруг посетила мысль. Я замахала рукой и закричала:

— Лёня! Копию в МФЦ оставь! Вдруг кто-то подходить за информацией будет!

Лёнька кивнул и направился в фургончик.

БУРНАЯ СУББОТА

Новая Земля, Серый Камень, 15.04 (августа).0005

Суббота получилась насыщенной. У меня, в принципе-то не бывает ненасыщенных дней, но они как-то хотя бы идут в одном русле. А сегодня я чем только не занималась!

С утра Андле позвала смотреть детское лошадиное стадо от молодых владимирцев. Лошадята были потешные, почти все тёмненькие, в пушистых белых гетрах, а некоторые — ещё и с белыми полосами-проточинами от чёлки до носа. Я поучаствовала в медосмотре и села обсудить с конюхами насущные проблемы животноводства. Жеребята носились по загону, задрав короткие по малолетству хвосты и смешно взбрыкивая.

От этого умилительного созерцания меня отвлёк прибежавший посыльный. Забузили цыганята. Опять! Благо, тут хоть недалеко было идти.

На подходе к лагерю я успела порадоваться. Славка за прошедшие полторы недели сумел организовать вполне приличную работу по облагораживанию наших золотозубых шпанцов. Кстати, я так и не проверила, что там у детей с зубами-то происходит. Надо как-то взять себе на заметку, посмотреть.

Лагерь перестал производить впечатления табора. Стало чище. Нет, стало вообще чисто. И как-то так вполне организованно. С дальнего края виднелись сложенные брёвна, вокруг которых суетились цыганята. Шкурили, вроде.

Наведя шороху в первый свой приход и жути во второй, я десять дней не показывалась новым рабичичам, давая им возможность самостоятельно набить шишки и всласть нанаступаться на грабли. Естественно, следуя своей подпорченной природе, в правдивость моих слов они поверили не сразу и начали проверять прочность запретов. Лезли туда и сюда, пытались «на полшажка» выйти за очерченную границу, получали своих автоматических люлей, скулили и снова пробовали в другом месте. И снова получали, разумеется. Недели большинству хватило, чтобы понять: правила придётся выполнять. А в конце этой недели Славка внезапно показал им морковку в конце дороги, заявив: кто будет стараться и работать как следует, тому разрешат свидания с роднёй! Два месяца испытательный срок! Внезапно это выстрелило, и исправительно-трудовая колония имени Макаренко начала сильно стараться, выполняя всякие подсобные работы на постройке двух длинных домов, тем более что малолетним преступникам в них и предстояло жить, как минимум ближайший год.

Но в этой прекрасной схеме обнаружился существенный прокол, поскольку Петрашенкам оказалось не за что стараться. Родни у них, считай, не осталось. А работать ради того, чтобы избежать взысканий, они почли ниже своего достоинства. Короче, девки кочевряжились и подзуживали друг друга, пока наконец вовсе не отказались выходить на работу. Красный Славка стоял около их шалаша, то угрожая, то уговаривая попеременно. Увидев меня, он кинулся навстречу:

— Матушка кельда! Кончились мои последние нервы! Никакого сладу с этими дурными девками нет!

Я усмехнулась:

— Что-то рано, Слава, твои нервы кончились. Скажи мне, ты ж у нас огневик?

Парень слегка оторопел от внезапной смены темы:

— Ну… Я это… Да я совсем по-мелочи же! Костёр в походе запалить, печку.

— М-гм. Костёр держать можешь, чтоб не расползся?

— А-э-э… могу.

Вот это хорошо. Надо надоумить его, пусть поработает над сопротивлением огню.

— Слушай мою команду. Поджигай и держи пламя, чтобы никуда не перекинулось. Понял?

— А… а что поджигать-то? — втупил Славка.

— Ну не тормози! Шалаш поджигай!

— Так там внутри ж девки!

— И что? Они ж помирать собрались? Драматически… — я хмыкнула. — Жить захотят — выскочат!

Зуб даю, внутри прислушивались, но думали, что мы хотим их взять на понт.

Сухие ветки занялись с весёлым треском. Славка посмотрел на меня вопросительно.

— Нормально! Давай, по кругу ещё пройдись, пусть с краёв в центр горит.

— Понял.

Дальний торец палатки, закрытый давно просохшим лапником, ярко вспыхнул и провалился внутрь, несколько голосов пронзительно завизжали, из выхода повалил серый дым.

А ещё шалаш как будто ожил. Стенки затряслись, словно в спазматических конвульсиях, и умирающее строение начало рожать из последних сил. Извергаемые в дымном чаду фигуры запутались друг в друге, они толкались, хрипели и старались вывалиться наружу. Рассматривая бьющийся на пороге комок, из которого высовывались кашляющие головы, я прокомментировала:

— Что-то многовато их там для одного шалаша.

— Так они ночуют-то в трёх, а протестовать, вишь, в один собрались.

— Протестовать, значит. Ну-ну.

— Пожар! Пожа-а-ар!!! — истошно завопил кто-то, и от стройки в нашу сторону побежала вопящая толпа, вооружённая в основном лопатками-шкурилками.

Вот это я не ожидала, что они так бросятся. Не учла, что недавние погорельцы. Кое-кто, конечно, добежав и увидев нас со Славкой, спокойно разглядывающих фактически костёр и комком ползущих девок, остановился тоже, но большинство кинулись на огонь с остервенением муравьиной колонии, терзающей издыхающую стрекозу. В минуту от пламени остались только едва дышащие дымом прутики. Пионерского костра не успело случиться. Кто-то истерично голосящий заставил расступиться ошалелую толпу и вылил на шевелящийся кашляющий ком два ведра воды. Гидра распалась на отдельные тела, с сиплым свистом втягивающие воздух. Я ждала. Остальные топтались вокруг, не решаясь уходить, постепенно сбиваясь в кольцо, посредине которого остались мы со Славкой, остатки шалаша и мокрые кашляющие девки. Наконец последняя перестала