Мертвые воспоминания - Ирина Родионова

силуэтом, в который Маша и смогла всмотреться. Ожидания не подвели — безобразно полная, с торчащим мясистым подбородком, медленно перетекающим в шею, с жирными и дрожащими ляжками, с салом на руках, на щеках, еще и живот барабаном… Никакой в ней не было красоты или грации, никакого очарования юности — только одышка от лестницы на пятый этаж и куча бесформенных свитеров, которые делали ее похожей на ледяную глыбу айсберга, но хотя бы не обтягивали эти чертовы складки, складки, складки…

Маша не понимала, как такую себя можно принять. Врач-эндокринолог говорил ей, что это все диабет — при втором типе часто встречается ожирение, слишком много глюкозы у нее в крови, организм не справляется даже с уколами. Надо много двигаться, ходить и плавать, надо контролировать количество еды, надо… Надо, надо и надо. Надо и складки — вот и вся ее жизнь.

Оксана, проходя мимо комнаты, костяшкой пальца побарабанила по двери:

— Выходим!

И Маша только сейчас заметила, как далеко за окном по улице бредут люди, сутулые фигуры с затянутыми удавками капюшонов, и представила себе, как кто-то равнодушно скользнет взглядом по окнам, наткнется на озеро слабого света, а в озере этом стоит она, Маша, совсем-совсем без одежды, огромная, неподъемная даже для себя…

И мигом кинулась за просторными джинсами и очередным свитером, на сегодня голубым. Что там насоветовали, найти в себе хотя бы что-нибудь прекрасное или очаровательное? Глаза зеленые, глубокий травяной цвет, или трогательно курносый нос, или россыпь веснушек по щекам? Но Маша видела только белизну сала и дрожь, что волнами прокатывалась по бедрам. Может, виной всему полутемное окно и смазанный силуэт. А может, и сама Маша, которая настолько устала от собственной жизни, что все чаще и чаще чувствовала себя скорее старушкой, чем старшеклассницей.

А может, просто упражнение дурацкое попалось.

Проверила сумку — старая шприц-ручка с двенадцатью единицами инсулина на случай, если в обед сахар вскарабкается под небеса, протеиновый батончик — единственная сладость, которую Маше можно было съесть, не опасаясь цифр в глюкометре, и сплющенная шоколадная конфета. Если сахар упадет ниже четырех, то Маше надо будет срочно его приподнять — ее бросит в холодный пот, задрожат руки, бешено заколотится сердце, и она, едва переводя дыхание от радости, съест эту конфету. Обычную, нормальную, вкусную. Целую конфету, всю подчистую, и долго будет катать ее на языке, и наслаждаться молочной сладостью, и тянуть, и…

— Мария! — крикнула Оксана уже из прихожей.

— Иду.

Вдвоем они спустились к машине — папа еще спал, ему не надо было вставать до рассвета на работу и ехать по пробкам через весь город, он мог пролежать до двенадцати и только тогда пойти готовить обед. Маша завидовала ему, самую малость, но любила так сильно, что даже зависть эта была какая-то ласковая и спокойная, из разряда «я тоже так хочу, но не особо страдаю из-за этого». Оксана громко цокала каблуками, рылась в сумочке в поисках ключей, прогревала салон, а Маша стояла у расплывшейся кривой лужи и вспоминала свое отражение в окне.

— Не хмурься, морщины будут, — посоветовала Оксана и поправила пальцами идеально уложенную челку. Маша скупо кивнула в ответ.

Всю ночь ей снился Сахарок, Саханечка. Лысый и в корках, в незаживающих болячках, с печально-усталым взглядом пожившего кота, он спрашивал у хозяйки только одно — почему она умерла и не забрала его с собой?.. Маша не знала, что делают в таких случаях — наверное, на время отдают в приют, а потом выпускают на улицу, кастрированного, если никто так и не забрал. Только вот кому Сахарок нужен? Даже крохотные котята-облачка, напоминающие комочки пуха, сидели в приютах до тех пор, пока не становились вечно подозрительными и злющими котами с колтунами в шерсти и торчащими из боков ребрами, а уж больной и старый кот…

Маша улыбнулась — слишком уж много сахара для одного диабетика. Она все еще примеряла диагноз на себя, словно платье на четыре размера меньше, оно рвалось и скрипело, растягивалось, но вернуть было нельзя, и снять невозможно. Обычно у детей выявляли диабет первого типа, они рождались сразу с ним или рано узнавали о своей болезни, и быстро привыкали к новой жизни — а как к ней не привыкнуть, когда от этого зависит буквально все? Маша же столкнулась с диабетом чуть больше года назад, и еще помнила, какое на вкус сливочно-фисташковое мороженое. Она теперь мечтала съесть тарелку картофельного пюре, молочного, с долькой тающего масла — но Оксана варила для Маши исключительно картошку в мундире, потому что остальные способы мигом поднимали ей сахара.

У подвала орали коты — то ли от голода, то ли перед дракой, и бабка с первого этажа высовывалась в форточку и кричала на них в ответ, дармоеды, мол, погодите, пока каша сварится. Двор никак не хотел просыпаться, нежился и зевал, заполнялся сонными прохожими. Маша приглядывалась к орущей компании — может, Виталию Павловичу вообще было лень возиться с приютами, и он вышвырнул Сахарка за порог.

Любовь Анны Ильиничны к древнему коту была такой сильной, что не шла у Маши из головы, не рассеивалась, прорастала в ее собственную память крепкими узловатыми корнями, и Маша почти не пыталась бороться с ней. Сон был долгий, горячечный: Маша то просыпалась, взмокшая от пота, то снова проваливалась почему-то в тесную комнату сауны, где Сахарок лежал на боку и дышал распахнутым ртом, а она пыталась поставить ему укол инсулиновым шприцом, и гладила, и уговаривала, что вот же она, Анна Ильинична, никуда не делась, всегда будет с ним. Сахарок смотрел неверяще, терся лысой шершавой головой о ладони, и горбился, как маленький одинокий старичок.

Маше и во сне было его невыносимо жалко, а если представить, как Сахарок сидит под козырьком подъезда, бездомный, и на голову ему капает дождевая вода с крыши, и он дрожит, не понимая, почему так, и где теперь его хозяйка… Маша не могла смотреть даже рекламу фильма о Хатико, сразу же подступали к горлу слезы. Оксана посмеивалась над ее чувствительностью, и Маша прятала это глубоко внутри, но эта мысль не уходила — я же могу его забрать. Приютить.

Маша не заметила, как они забрались в машину, привычно юркнула на заднее сиденье и спряталась там, где было ее место. Они выехали со двора, разбрызгивая из-под колес воду в дробленой пленке льдин, и мимо Маши понеслись сереющие улицы, автобусы, дрожащий за запотевшим стеклом город.

Оксана в дороге всегда молчала,