Развод. Внебрачный сын мужа - Анна Томченко

перегревая, и поэтому от осознания мои губы дрогнули.

— Я же любила тебя сильнее жизни… Я все это время проклинала себя за ту поездку. Я же не хотела жить не потому что суицидница или истеричка. Я понимала, что я тебе сломаю жизнь. Что ты рисковал оказаться навечно привязан к инвалиду, который не то что ребенка тебе не родит, а не факт, что на ноги встанет. Я так тебя любила, что готова была остаться навсегда в той палате, но чтобы ты жил…

Меня вывернуло дугой.

Я никогла не анализировала своё состояние после аварии. Но сейчас, получив ребенка на руки, увидев этот мир иначе, я понимала, что все мои поступки потом: детские дома, желание забеременеть, Алиса, это способ был доказать Яру, что он не пожалеет никогда о своём выборе.

— Чтобы ты не умирал рядом со мной, Яр…

Глава 15

Ярослав.

О том, что моя жена попала в беду я узнал от звонка полицейского.

— Ярослав Викторович Вознесенский? — прозвучал голос в трубке, и я прикрыл глаза. Этот голос навечно засел в моей памяти как предвестник смерти. — Ваша супруга…

Я не помнил, как доехал до больницы. Мне кажется у меня сознание в тот момент разделилось. И я, настоящий я, сошёл с ума в тот момент.

Обширные повреждения.

Переломы.

Реанимация.

Выкидыш.

Я даже сейчас не могу вспомнить, как я зашёл в здание больницы, как меня несли ноги вперёд, как я добрался до отделения.

Я помнил голоса и запахи.

Медицинский спирт, приторный аромат духов врача, усталой женщины сильно за пятьдесят, а потом хлорка… Потому что я блевал в больничном сортире и орал в голос.

Все внутренности хотел спустить в унитаз. Я не чувствовал физической боли, но чувства меня накрывали лавиной настолько сильно, что я растерянно блуждал взглядом по желто-розовым стенам и не понимал какого хера я жив, здоров, на ногах, а Вика, девочка хрупкая, с нежными руками и вечным, почти приторным, запахом ванили лежит там и не может даже прийти в себя.

Какого хрена это все выпало ей, а не мне. Я же сильный, я бы выдержал все, но не моя Вика… Не мой ребёнок, рождения которого, мне казалось, я ждал больше чем сама Вика. Я каждый божий день готов был зацеловывать ее живот, прислушиваться и дотрагиваться. Я думал, когда у нас родится малыш, все пяточки ему зацелую. И жену зацелую, потому что подарила мне такое счастье.

А оказалось…

А оказалось, что Вика лежала в палате реанимации, готовили к экстренной операции и не было больше никакого ребёнка.

Приехала теща и моя мать. Истерика была лютая. Мама Вики выла как волчица. Ее выгибало дугой и клинило в словах. Моя мать пыталась как-то удержать от истерики сваху, но сама нет-нет и заходилась воем.

А я во всем этом ужасе просто не понимал за что с моей Викой такой? За что? Почему она? Для чего ее бог так наказал, когда мог меня хоть на кресте распять.

За что…

Теща потом рассказывала, что я в один момент постарел на десяток лет. Осознанная часть меня давала указания, встречалась с врачами, договаривалась. А внутри я выл как подыхающий зверь, потому что Вика не приходила в себя. Сотрясение, операции, ребёнок.

Я не знал, что скажу жене, когда она придёт в себя. Я не представлял, как ей объяснить, что малыша у нас не будет.

Я разнёс всю квартиру к чертям. Я просто собирал все детские вещи и вышвыривал их из окна. Пьяный, больной, беспомощный…

Впервые я оказался не в силах что-то сделать кроме того чтобы ждать. И ожидание тянулось так долго, что мне хотелось самому себе все вены перегрызть…

Меня трясло от каждого вздоха, а в палате, после операции, я поселился вместе с Викой. Смотрел на ее безжизненное лицо, понимал, что больше не увижу никогда ее улыбки. И врачи говорили, что надо подождать, но ожидание было адом. Мне казалось время остановилось, и в этой петле я проживал все муки самого заядлого грешника.

Квартиру хотелось спалить, чтобы Вика, когда очнётся не увидела никаких следов памяти. Мне казалось так будет проще, может быть ей легче.

— Яр, хотя бы говори… — повторяла то теща, то мать, но я не мог. Я не мог, потому что вместо слов у меня был только вой.

Бессилие накатывало волнами и даже тот осознанный я терялся. Застывал как каменное изваяние и не мог ничего сделать.

Из воспоминаний вырвал звонок мобильного телефона.

Уезжая сегодня утром на работу, я видел, как Вика стояла на кухне и потягивала какао, глядя в окно. После ночного разговора, после ее истерики, Матвея, у меня не было сил как-то поправить ситуацию. Я просто понимал, что больно было всем, кроме ничего не подозревающего Лисёнка. Моей маленькой девочки, которую скоро все это дерьмо могло тоже коснуться.

— Вик, — все же окликнула я жену утром, стараясь не разбудить детей. — Вик…

Вика медленно обернулась ко мне, и я увидел сначала ее красные от слез глаза, искусанные губы, бездонное отчаяние в душе.

— Завтрак не готовила… — тихо отозвалась она, хотя я вообще не про это.

— Мне и не надо… — слишком резко рыкнул тот я, который все же вывез ситуацию, но и занял лидирующие позиции в моей душе. — Я просто… Вик…

— Что? — спросила супруга, слишком хрупкая. Она после аварии так и не смогла набрать вес. Даже беременность это не исправила. Она стала той хрустальной статуэткой, которую страшно было взять в руки. Но мне кажется я только сильнее любить стал. Наверно где-то безусловно любить стал.

И мне почему-то показалось важным сказать ей это, только как и все в последнее время это получилось слишком грубо.

— Я люблю тебя…

Вика вздрогнула и пролила себе на кофту какао. Дернулась за полотенцем и вместо безграничного понимания, благодарности, нежности, в ее глазах мелькнула злость.

Я ещё раз вздрогнул от телефонной трели и, увидев на экране имя паренька, которого приставил присматривать за домом и семьей, принял вызов.

— Ярослав Викторович… — произнес Вениамин. — А ваша супруга с детьми уехала…

Я сжал переносицу пальцами и бросил взгляд на настенные часы в кабинете. Начало седьмого. Никаких кружков в это время не было.

— Куда уехала? — спросил я тяжело.

— Не знаю, вы же сказали, чтобы за домом присматривал. И до этого она уезжала, я же не ездил за ней…

Твою мать. Дурень какой-то.

Я отключил вызов