Жнецы Страданий - Алёна Артёмовна Харитонова

И во взгляде внимательных глаз отразилось столько злого обещания, что пыл Лесаны несколько поугас. Парень был крепкий и, судя по всему, не дурак подраться, а гнев с девушки уже схлынул и она испугалась.

Впрочем, Фебр уже отошел и сухо скомандовал:

— Здесь попозже осмотритесь, теперь айда за мной, покажу, где отхожее место и умывальники.

Ведя спутников по длинному коридору, юноша открывал нужные двери:

— Тут уборная. Тут утром и вечером рожи сполоснуть можно. Тут подмывальня. Поняли, дуры? Холстины вон, на полках, ножни там же. Вода нагретая вот здесь всегда стоит. Ежели не стоит, вниз к Нурлисе сходите, она даст.

— А как же баня? — прошептала Айлиша, оглядывая комнатку с лоханками и узким окном под самым потолком.

— Не баня, а мыльня! Хоть каждый день туда ходи, там и вещи свои постираете, портомоек тут нет.

Вернувшись в их комнатушку, старший ученик продолжил:

— В сундуках у вас две смены белья, две пары обор, девкам исподние рубахи, тебе подштанники, да по холстине — морды вытереть. Пока хватит. Остальное, если доживете, осенью да зимой дадут. Лучины, доски для писания и мел завтра вам принесу.

Закончив вразумлять подопечных, Фебр оставил, наконец, их одних.

Как только дверь за парнем закрылась, новички стали осматриваться. В комнате было пусто. Зияло черное жерло остывшего вычищенного очага, стояли три широких лавки, с сундуком в изножье каждой. Возле окна жалась к стене скамья, и возвышался большой стол, на котором над миской с водой склонился безыскусный светец. На подоконнике — горка лучин. Больше не было ничего. Девушки кинулись открывать лари. Там и впрямь лежало только то, что говорил Фебр.

— Богато… — вздохнул Тамир.

— Хоть бы зеркальце дали, — всхлипнула Айлиша.

— Ты б в него посмотрелась и еще горше расплакалась, — мрачно отозвалась Лесана.

После этих, полных горечи и досады слов, все трое переглянулись и… рассмеялись. Успокоившись, стали готовиться ко сну. Тамир сидел на своей скамье, отвернувшись к стене, и слушал, как за его спиной шуршат, переодеваясь в исподние рубахи девушки. Потом настала их очередь дать парню время сменить порты на подштанники. И вот уже все трое вытянулись на своих лавках. Смятые сенники казались влажными, тонкие одеяла почти не грели, из холодного очага тянуло сквозняком, и до костей продирал озноб. Каменные стены отдавали сырость и холод, жадно поглощая тепло полуголых тел.

— Если тут весной так холодно, что ж зимой-то будет? — простучала зубами со своего ложа Айлиша. — И очаг затеплить дров не дали…

— Зимой-то, поди, дадут, — отозвался Тамир, страстно мечтавший оказаться возле родной, пышущей жаром печи.

— Все! Надоело зябнуть! — Лесана вскочила, приплясывая на студеном полу. — Давайте лавки сдвинем. Сейчас друг к дружке прижмемся, тремя одеялами накроемся, можно еще сверху холстины набросить, которые нам для утирок дали. И вы как хотите, а я портки вздену. Эдак все себе застудишь. Мы ж сюда за наукой, а не хворать приехали. Ну, давайте.

— Лесана… — робко попыталась вразумить девушку подруга, — стыдно это!

— Наш стыд, видать, на себя крефф Нэд взял, раз сказал, что нет меж нами различий.

И все-таки Айлиша нерешительно мялась на своей лавке, однако под уверенным натиском все же сдалась, стала натягивать порты. В полумраке завозился и Тамир. А уже через несколько мгновений, обмирая от ужаса и собственной смелости, юные послушники сдвинули убогие ложа, потеснее прижались друг к другу под тонкими одеялами и, наконец, согревшись, задремали. Сквозь зыбкий полусон Тамир чувствовал, как ровно дышит прижавшаяся к нему девушка — теплая, сонная… Казалось, они одни в полумраке Цитадели и над их ровным дыханием плыли только тишина и холод. А потом он заснул.

Уже глубоко за полночь в темный покой заглянули двое. При свете лучины они оглядели открывшееся глазам возмутительное зрелище и один из вошедших хмыкнул.

— Клесх, как думаешь, выйдет из них толк? — нарушил тишину негромкий женский голос.

— Не знаю, Майрико, какой там будет толк, и будет ли, но они единственные, кому хватило ума наплевать на порядки и сделать все для того, чтобы не застыть. Гляди, — он небрежно поднял уголок одеяла, — все, что было в сундуках, напялили.

Собеседница усмехнулась.

— Что ж, может, и будет толк.

Затворив дверь покойчика, креффы направились на верхние ярусы Цитадели.

Они шли в молчании, думая каждый о своем и не слыша призрачного эха шагов, витающего под высокими темными сводами. О чем они думали? О тех далеких днях, когда сами очутились в стенах каменной твердыни — испуганные и жалкие? Вряд ли они помнили те времена. Ведь от полудикого мальчишки, выросшего в рыбацкой лачуге, и от девочки из глухого лесного села не осталось ничего, кроме данных когда-то родителями имен. Былое подернулось зыбкой дымкой. Стало далеким, чужим. Ненастоящим.

По мрачным лестницам крепости, тускло освещенным чадящими факелами, обережники поднялись на самый верхний ярус. Тут было тихо и не так сыро. Здесь жили наставники и Глава Цитадели. Клесх остановился, когда услышал за спиной короткий смешок. Обернулся, вопросительно глядя на спутницу, а она вдруг сказала то, о чем он и сам мельком подумал, идя по стертым от времени ступеням:

— Помнишь, когда тебя только привезли, ты был одет в такие смешные штаны до колен и весь грязный, как будто валялся в угле? Нурлиса сказала, таких, как ты, надо сначала варить с мыльным корнем, а уж потом спрашивать имя. А ты стоял посреди двора, смотрел на Северную башню и кричал от восторга: «Поди с нее плюваться далече можно!» — она старательно изобразила его просторечное «оканье».

Клесх в ответ кивнул. Он смутно помнил тот день. Ему было всего одиннадцать весен, он никогда не бывал дальше каменистого берега Злого моря и всю дорогу до Цитадели ехал, постоянно сваливаясь с лошади, поскольку впервые в жизни очутился в седле.

Он тогда оказался самым юным послушником Крепости. Его привезли сюда таким зеленым, потому что никому не хотелось ждать несколько лет, пока он повзрослеет, и снова тащиться в этакую даль.

Майрико заглянула в холодные серые глаза и переспросила:

— Помнишь?

Он снова