Время скитальцев - Мария Чернышова

ними одиноким недреманным глазом, следящим за путниками, что гнали лошадей сквозь мрак.

Виа Гриджиа — Великая Серая, как порой называли ее, ложилась под ноги коней, разматываясь старым свитком. Древние камни ее, помнившие еще поступь воинов-квеарнов, воинов, что шли на завоевание Греард, под знаменами Девяти и знаком Лунного сокола, может, и поистерлись от времени, но держались крепко — достанет не на один век. Подковы с лязгом били по камням — казалось, вот-вот и высекут искры.

Крамер догнал Эрме у самого поворота на Виа Гриджиа. Она слегка придержала Блудницу — не греардскому жеребцу соревноваться в скорости с легкой беррирской скаковой, и капитан занял место справа. Остальные друг за другом возникали из клубов пыли, и постепенно отряд приобрел почти прежний порядок. Разве что Клаас выбивался из общего строя — его коню было тяжелее, чем остальным.

Сначала они долго молчали, но когда Виа Гриджиа вытянулась в обе стороны серой змеей, и ощущение открытого неба наполнило души, Стефан Ройтер внезапно вскинул голову к луне и завыл волком. Низкий голос его наполнил долину, отозвавшись дальним эхом. Едва оно смолкло, как вступил Матиас — более звонким, нервным, вызывающим тоном. Два волка перекликались в ночи, и, казалось, ветер примолк, вслушиваясь.

Кони, приученные к такой музыке, не пугались: греардцы издревле считали себя детьми волков, и никакие увещевания фламинов не могли истребить старинного воинского обычая. Блудница тоже не слишком переживала: все это было далеко не внове.

Эрме и сама едва сдерживалась, чтобы не заорать, не завыть, не выплеснуть криком к небу свою усталость и злость.

В лагере, что раскинули обозники-торговцы неподалеку от дороги, всполошились часовые. Эрме слышала, как перекликаются люди, видела, как беспорядочно мечутся огоньки факелов. Но вскоре и лагерь, и огни исчезли за деревьями. Теперь еще некоторое время будет лишь ночь, и луна, и звезды, и ветер, что бьет в лицо, выдувая из души все лишнее, словно приставшую к подошве грязь.

Эрме чувствовала, как остывает гнев и тяжелый камень на сердце словно бы уменьшает свой вес.

— Рысью, джиоры, рысью. Побережем коней.

Перед рассветом они остановились на привал в маленькой рощице. Пока легионеры поили лошадей из каменной колоды, в которую тонкой струей сбегала по замшелому желобу вода, Эрме решила пройтись выше по склону туда, где за грушевыми деревьями виднелась ограда заброшенной виллы.

Когда-то эта вилла принадлежала Лео ди Марко, но ни сам он, ни его родня здесь не жили, сдавая дом внаем. Позже этот кусок земли покупался и продавался несколько раз. К сегодняшнему дню Эрме и припомнить не могла, кто именно владелец, но что собственностью своей он пренебрегал, сомнения не составляло. Рощица заросла густым подлеском, как сад, где плодовые деревья стояли вперемежку живые и высохшие, а жимолость и дикие розы распространились во все стороны столь густо, что преградили все тропы на вершину склона.

Под ногами лежал такой густой ковер листвы, что ноги иногда проваливались вглубь по щиколотку. Где-то здесь должен был быть источник, откуда в желоб текла вода, но как видно ручей скрывался в самой гуще зарослей и лезть туда в предутреннем сумраке было глупо — расцарапаешься без толку. Эрме пошла правее, туда где в подлеске виднелись просветы, и вскоре оказалась на окраине рощи, на круче, склон которой обрывался над затянутой ряской заводью. Раньше она соединялась с Риварой протокой, но сейчас протока пересохла, и заводь, лишенная свежей воды, обмелела, заросла тиной и медленно, но верно погибала. Эрме не смотрела вниз, взгляд ее был устремлен вперед, туда, где в светлеющей мгле, словно прорастая сквозь сумрак, поднимались стены, башни и шпили древнего города. Они казались светлыми, даже сейчас, когда ночь еще не иссякла. Когда рассвет разольет свои краски, теплый известняк вспыхнет румянцем зари и покажется, будто город объят пламенем.

Виоренца. Виорентис Нагорный, как называли его во времена первого расцвета Лунного Города. Гордый, своенравный и своевольный город, всегда живший по своим правилам. Ее дом — здесь не было сомнений.

Но ее ли город?

Раздался надсадный кашель. Она обернулась и увидела, что под грушевым деревом стоит Вилремон. Когда только он успел подойти?

— Что ты здесь делаешь?

— Решил осмотреться, монерленги. Давно здесь не бывал.

— Что будешь делать в городе? — спросила Эрме. — Ты отличный боец. Можешь пригодиться. В легион тебя не возьмут, но есть армейские части.

Вилремон почесал щеку.

— Благодарствую, монерленги, но откажусь. Я к солдатской лямке призвания не имею. Не привык над собой командиров иметь, по приказу левой-правой делать. А человеку при топоре всегда работа найдется.

— Так ты брави? — поморщилась Эрме.

— Я, монерленги, на все руки от скуки мастер. Крови на себе много имею. Но за мзду не гроблю. Не мараюсь. Гулены не в счет, в гулене человек исчезает. Сами видели.

— Видела, — согласилась Эрме. — Не боишься ты с смертью в гляделки-то играть?

— Я, монерленги, давно ничего не боюсь. Как там Седьмой Свиток-то учит: все на свете есть мираж, да песок колкий, да пепел, что ветры развеют.

— Не так, — поправила Эрме. — Есть иллюзия да морок, да пыль секущая, да зола, что ветры…

— Это ежели староквеарнский перевод читать. Амвросия Лекарта. На эмейри и экелади иначе читают. До сей поры. Смысл иной.

Эрме изумленно приподняла брови. Вилремон мало напоминал человека, способного вообще прочитать Седьмой свиток, не то что порассуждать о различии в переводе. Она, конечно, знала, что экелади и эмейри, будучи одного корня с квеарной, претерпели значительное влияние «языков моря и пустыни», но как-то не задумывалась, что различия столь велики.

— И какова разница?

— Важная, монерленги. Пепел на эмейри — субстанция, склонная к жизни. Зола — склонная к смерти. На тормарском без разницы, на экелади уже стирается. По крайней мере, на Внешней Эклейде уже путают…

— Не знала, — слегка удивилась Эрме. Она думала, что отлично знает экелади, но такие оттенки смысла ускользнули от нее. — Удивлена, что ты знаешь.

— Меня, монерленги, в нежном возрасте всякой книжностью, словно микстурой, пичкали. До сей поры порой подташнивает. Никак не изблюю. Пойдемте, что ли, капитан ваш вон маячит. Не чает от меня избавиться.

— Как знаешь, — сказала Эрме. — Дважды не предлагаю.

— Такая моя доля — шансы упускать, — вздохнул Вилремон.

* * *

Одо торопливо отступил к стене, пропуская кортеж.

Кони ступали уверенно, и загорелые высокие легионеры,