Мой случайный муж - Анастасия Градцева

Поэтому я просто сижу на табуретке и смотрю в окно, выходящее куда-то на лес, пока в дом не заходит мой муж.

— Я в баню пошел, — сообщает он, скользнув по мне взглядом.

— Очень рада за тебя, — ядовито отзываюсь я.

— Точно не хочешь? — помедлив, спрашивает он. — Там пока не так жарко.

— Обойдусь, у меня есть пачка влажных салфеток.

— Как знаешь.

Перед уходом муж вручает мне фонарик, и это, пожалуй, лучший его поступок за сегодня. Луч света в руке успокаивает, и даже то, что какие-то кровососущие твари все же цапнули меня за нежные места под коленками, не портит настроения.

Когда из бани возвращается муж, распаренный, красный и излучающий жар, как печка, он сразу же зажигает свечи. На кухне становится уютно, я устраиваюсь на табуретке, обхватив руками колени, и лениво смотрю на дрожащие огоньки и на тени, которые они отбрасывают на бревенчатые стены.

Когда я последний раз видела живой огонь? Дома у нас тоже всегда стояли на столе свечи, но исключительно электрические. Родители тщательно следили за пожарной безопасностью.

— Не боишься, что дом сгорит? — спрашиваю я. — Огонь — это вообще-то опасно.

— А уезжать с незнакомым мужиком непонятно куда — не опасно? — хмыкает он.

Я пожимаю плечами.

Язвить и огрызаться в ответ не хочется. Хочется вот так сидеть, бессмысленно пялиться на желто-оранжевое пламя и ни о чем не думать.

Так я и делаю.

Он в это время подходит к печке, возится с щепками и что-то там делает, бренча посудой, а потом ставит передо мной на стол кружку горячего кофе.

— Спасибо, — вырывается у меня.

Я сначала жадно принюхиваюсь к острому бодрящему запаху, а потом делаю большой глоток. Кофе обжигает небо, но это все равно кайф. Я даже мычу от удовольствия.

После кофе на столе появляется нарезанный крупными ломтями хлеб, брусок желтого масла и какая-то странная колбаса. Судя по всему, самодельная.

— Будешь бутерброд?

Я быстро оцениваю калорийность этого ужина. Масло сразу нет, это сплошной жир, а в колбасе явно видны куски сала — значит, тоже мимо. К тому же неизвестно, из чего или кого она сделана.

— Спасибо. Можно мне только кусочек хлеба, пожалуйста.

— А остальное?!

— Не хочу. Я такое не ем.

Он обжигает меня слегка презрительным взглядом.

— Дело твое, принцесса.

В полной тишине мы ужинаем. Он отрезает ножом толстые куски остро пахнущей мясом и пряностями колбасы, укладывает их на такие же толстые куски масла, а я пью кофе с хлебом, который на вкус почему-то напоминает пирожное. У него нежный мякиш, вкусная хрустящая корочка, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не взять третий кусок, потому что первые два исчезают незаметно.

Зубы я чищу на улице (хорошо, что щетка и паста были в отдельном футляре!) при свете фонарика у какого-то странного умывальника. Туда сначала надо налить воду из ведра, а потом нажимать снизу на металлическую фигню, чтобы она лилась.

— Какое извращение, — бормочу я, отплёвываясь зубной пастой. — Как так можно жить?

— Завтра домой уедешь.

— Уеду.

— Ну и все. Значит, не ной.

Собака не спит, следит за мной блестящими в темноте глазами, и от страха меня слегка потряхивает. Какое это жуткое животное все-таки.

А мне ведь еще надо кое-что сделать перед сном…

Приходится в очередной раз заткнуть рот своей гордости и попросить своего мужа проводить меня за забор. К растущим там кустам.

— Стой здесь и не смотри! Отвернись вообще! И два шага сделай вперед.

— Я могу совсем уйти.

— Только попробуй!

Когда возвращаемся в дом, он поднимается на второй этаж и показывает мне комнату, где я буду спать. В полумраке она выглядит вполне прилично: широкая кровать, тумбочка, шкаф во всю стену.

— Ты ляжешь тут, принцесса, а я на первом этаже в мастерской. На диване.

— Почему? — удивляюсь я.

— Потому что свою спальню я отдаю тебе, — цедит он.

— Э… спасибо? — неуверенно предполагаю я.

Он ничего не отвечает, уходит, а потом возвращается с тюбиком крема.

— Ногу давай.

— Я сама могу.

— Ногу. Давай.

Наверное, не стоит спорить с большим мужиком, который уступил мне свою спальню. Мало ли, вдруг потребует ее обратно. Или предложит лечь вместе.

Я вдруг понимаю, что эта перспектива пугает меня меньше, чем должна была, и это смущает.

Поэтому торопливо усаживаюсь на край кровати и протягиваю ему ногу.

Он присаживается на корточки, осторожно берет мою ступню в свои ладони и так тщательно рассматривает, что мне становится неловко. А потом выдавливает мазь из тюбика, и я охаю от неожиданности.

— Ого, какая она ледяная!

— Из холодильника потому что, — замечает он.

Меня царапает каким-то несоответствием, но я не успеваю об этом подумать, потому что он неожиданно бережными движениями растирает прохладную мазь по моей коже.

От этих прикосновений по телу бегут мурашки, и я закусываю губу. Никогда не думала, что у меня такие чувствительные ноги. Боже, это приятно…

И неловко.

Но приятно все же больше, чем неловко.

Я, не удержавшись, издаю какой-то тихий мурлычущий звук, и прикосновения сразу же исчезают.

Он резко встаёт и, бросив «Спокойной ночи», исчезает за дверью.

Я растерянно смотрю ему вслед.

— Ну спокойной ночи, так спокойной ночи, — бормочу я и разглядываю кровать, направив на нее фонарик.

Непохоже, что здесь к моему приезду поменяли постельное белье, а значит, этот неандерталец спал тут. На этой примятой подушке. И укрывался вот этим гигантским одеялом.

Мне должно быть противно, я вообще довольно брезгливый человек. Но почему-то сейчас этого чувства не возникает. Может, просто слишком устала?

Я выключаю фонарик, снимаю шорты и кардиган и в одном топике и белье ныряю под одеяло. Устраиваюсь на мягкой подушке, которая пахнет терпко, но приятно. Как гель для душа. Или