Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1962 год

На сейнере пробуют выбрать канат, но скоро убеждаются в безнадежности усилий. Буйствуя, волны бухают в бочку, пытаются сорвать ее с привязи и вышвырнуть на песчаную отмель.

Теперь подать на «Чайку» канат можно только со шлюпки — выход более чем рискованный, но, кажется, и единственный. Это понимают все — и на «Чайке» и на сейнере.

— Рискнем? — цепко держась за край стола, кричит, пытаясь пересилить шум волн, старший механик Шмелев второму помощнику. — Не торчать же в этом бедламе!

Темь-то, гляди, — гуталин, сядем на камни!

На лице Строева, второго помощника, удивление.

— Ты ошалел? Хочешь выкупаться... или разбить голову о камни!

Вдруг сейнер легко, как на качелях, взмывает на гребень гигантского вала. Крен до шестидесяти трех... Крен шестьдесят четыре... Палуба встает на дыбы. Становится слышно, как стучат лопасти винта, повисшие в воздухе. Судно падает в обрывистый, образованный двумя крутыми волнами овраг, и тут же гигантский вал накрывает его...

Когда, стряхивая потоки воды, сейнер вырывается из пучины, оказывается, что до рифов рукой подать. Зарываясь носом в волну, сейнер отходит на прежнее безопасное место.

— Попытка не пытка, — настаивает Шмелев.

— Это черт знает что! — ругается Строев. — Мальчишество, ура-геройство! Волна швырнет шлюпку — и вверх тормашками...

— А если «Чайку» разобьет? Матросы выжидающе смотрят на второго помощника. Он молчит. Видно, хочет возразить — ведь безумство состязаться с такой волной, — но лишь сплевывает и резко бросает:

— Хорошо, согласен. Кто с нами третий?

— Давно бы так, — говорит Борискин, матрос. — Там же люди.

...Все происходит так, как предвидел Строев. На каменной гряде, недалеко от траулера, который осел еще глубже, шлюпку опрокидывает. После студеной купели Шмелев, Строев и Борискин выбираются на берег. Здесь колхозники — аварийная группа — поставили палатку. Окоченевших смельчаков укрывают там от ветра, долго растирают спиртом...

А в эфир неумолчно летит тревожное «SOS». Радист «Чайки» Костя Малыга передает: «Появилась сильная течь. Нужна мотопомпа». На сейнере ломают голову — как доставить мотопомпу? Подойти нельзя...

— Надо еще рискнуть, — обводя взглядом лица матросов, предлагает старпом Колодезный.

— Надо,— готовно соглашаются тралмастер Жартовский и боцман Саватеев.

И снова неравное единоборство. Силен ураганный ветер, крута волна, беспомощна утлая шлюпка. Бушует, клокочет море. Из тумана вместе с невесть откуда появившимися пустыми бочками и продырявленной шлюпкой волна выкатывает на отмель старпома, боцмана и тралмастера. Одежда на них тут же промерзает, дубеет: ранняя весна.

— Стихия!.. — цедит сквозь зубы Шмелев, хочет броситься к товарищам — и не может: валит с ног и слепит взбудораженный бурей песок.

Тела у Жартовского и Саватеева сплошь в кровоподтеках. Колодезный наглотался воды. Его откачивают.

Оставшимся на сейнере надо держать судно против волн, следить чтобы не сорвало палубное крепление, не хлынула в трюмы вода. На счету каждый человек. Каждый работает за четверых. Посылать на подмогу «Чайке» больше некого. Да и нет больше шлюпки. Единственная надежда на суда, которые услышат «SOS». Но на «Чайке» не могут ждать.

— Дело дрянь, — передает в эфир Костя Малыга, — без мотопомпы нам крышка! Вышел из строя главный двигатель. Воды в трюме по колено.

— Разожгите костер, приготовьте теплое белье, шубу и спирт, — сбрасывая с себя одежду, командует Бенецевич, столяр из аварийной группы.

— Ты что? — хватает его за руку Шмелев.

— На шлюпке не подойти. Надо с берега, вплавь, — отвечает он коротко.

Моряки понимали, что хочет сделать Бенецевич, — привязать к канату, застрявшему вместе с бочкой в волнах, веревку-«проводник» и потом общими усилиями людей с сейнера и с берега подтянуть конец каната к «Чайке». А там уже заведут брагу сами. Но плыть человеку одному в такую бурю, да еще и снег повалил!..

— Убьет ведь, не дури! — уговаривает Шмелев.

— Я в сорочке родился, — отшучивается Бенецевич, а зубы его начинают стучать от холода.

Зажав в правой руке проводник — тонкий льняной канат — и опоясавшись другой веревкой, он протягивает Шмелеву концы:

— Держи на всякий случай...

И бросился под волну. Холод иглами вонзился в тело. Спирает дыхание. Деревенеют руки и ноги. Брызги ударяют в лицо, как дробь.

Когда приближается вал, Бенецевич ныряет. Вал накатывается за валом. Нырять приходится ежесекундно, едва глотнув воздух.

Вода уже по горло. Дальше Бенецевич плывет. Загребать ему мешает зажатый в кулаке проводник.

Впереди — рифы, точно хищные акульи пасти. Кажется, что они, ныряя под накаты, движутся пловцу навстречу. Нужна осторожность. Но чтобы быть осторожным, нужны силы. А их уже нет: затвердевшие мускулы налиты усталостью.

До бочки каких-нибудь два-три десятка метров. С невероятным трудом дается каждое движение, каждый взмах рук. Остается десять метров, семь, три... Еще один взмах, самое большее — два. От радости Бенецевич забывает о надвигающемся вале.

Едва успевает нырнуть, но вал отбрасывает его. Теперь до пляшущей бочки по-прежнему около двух-трех десятков метров. А может, и больше... Бочка мечется на гребнях, вытанцовывает какую-то чертовщину и будто смеется над тщетой усилий человека. Бенецевич совсем ослабел. Но не доплыть нельзя — ведь он последняя надежда тех, кто на берегу, тех, кто на «Чайке», и тех, кто на сейнере. Новый вал подхватывает его, вскидывает на гребень и швыряет в глубокий кипящий котел. Бенецевич ударяется лбом о что-то острое.

Боли он не чувствует. Перед глазами фиолетовые круги. Проводит рукой по лбу — кровь. На какую-то долю секунды им овладевает сомнение. Затея кажется авантюрной и нелепой. «Мальчишка, — ругает себя Бенецевич, — дурак!» Может, и плыть уже бесполезно — весь экипаж «Чайки», как и он сам, барахтается среди рифов... И в это мгновение рука его скользит по бочке. Еще усилие — и он хватается за канат. Но бочка вдруг, как живая, подпрыгивает вверх, переворачивается, и правая рука Бенецевича вместе с проводником оказывается! в петле каната. «Капкан, — ужасается Бенецевич. — Если эта дьявольская бочка подпрыгнет еще раз, руку оторвет».

На берегу думают, что проводник уже связан с канатом, и начинают тянуть к берегу подстраховочную веревку. Она впивается в тело. «Черти, перепилят надвое!» И ни крикнуть, ни поднять руки. Впрочем, кричать бесполезно, все равно не услышат. Вероятно, на берегу устали и решили передохнуть. Веревка на поясе ослабевает. Набрав полные легкие воздуху, Бенецевич ныряет под бочку. Высвобождает руку. Взметнувшийся смерч подбрасывает бочку к небу, швыряет на риф. Но Бенецевич привязывает к канату проводник...

Возвращаться еще труднее. Силы иссякли. Плыть нужно по-прежнему, с оглядкой, то и дело ныряя под волну. Вал набегает на вал... Нервное напряжение, с которым он плыл прежде, спадает. Кровь словно застыла от стужи. Бенецевичу вдруг кажется, что ветер переменил направление и его относит в море. Снова перед глазами фиолетовые круги. Он поворачивается навстречу шквальному накату, и в то же мгновение его как щепку кидает в головокружительную глубь...

Его вытащили веревкой на отмель.

— Жив, жив! — кричит Шмелев.

— А как «Чайка»? — шепчет Бенецевич и впадает в забытье.

Он не слышит возбужденных, радостных голосов товарищей, не чувствует, как они поочередно массажируют его промерзшее тело. Очнувшись и потом засыпая, он, конечно, не может видеть, как на «Чайке» завели брагу и сейнер с невероятным трудом стягивает траулер с камней...

Б. Поляков

У подножия Скалистых гор

Из окна самолета не сразу заметишь «сердце страны индейцев» — город Санта-Фе, лежащий у подножия Скалистых гор. Низкие одноэтажные дома кирпично-рыжего и серо-белого цвета сливаются с голой серо-рыжей землей, на которой разбросаны пятна колючих кустарников — единственного растения в широкой долине Большой Реки — Рио-Гранде.

У столицы штата Нью-Мексико есть еще одно название — Сити Диферент. По-русски это звучит несколько длинновато: город, не похожий на другие. И Санта-Фе действительно отличается от большинства американских провинциальных городов. Здесь нет традиционной прямой главной улицы — Бродвея или Мэн-стрит; нет банка, похожего на церковь, и церкви, похожей на банк. Вы не найдете здесь аптеки, в которой можно пообедать и купить все что угодно, и гаража с нарядными бензоколонками... У города свое лицо.

Мы не случайно начали наш рассказ об индейцах племени пуэбло с архитектуры. Ведь «пуэбло» по-испански означает «жилище». Именно так окрестили первые белые пришельцы местные индейские племена, которые ведут оседлый образ жизни в отличие от охотников-навахов и воинов-апачей — кочующих индейских племен. Поэтому в дальнейшем словом «пуэбло» мы будем называть и селение, и индейца, и все индейское племя, живущее в Нью-Мексико.