Время скитальцев - Мария Чернышова

серпа перерезает жизненную нить и отделяет душу от тела. Именно так ее и изображали: скрюченная черная старица с серпом в одной руке и фонарем в другой. Некоторые добавляли зашитый рот, как знак обета молчания, и делали руки тонкими и неестественно длинными, будто паучьи лапки. Однако фламины считали таковые изображение непозволительной ересью.

Но тут фигура распрямилась, и стало понятно, что это человек с довольно прямой спиной. И, судя по общим очертаниям фигуры, пусть и скрытой долгополым плащом, скорее всего мужчина. Скорее всего, ибо лицо его, словно у злодея в истории о Данне Ортийском, было скрыто капюшоном с прорезями для глаз.

Человек опустился на одно колено, поставил фонарь наземь и уверенными движениями принялся жать траву вокруг себя, что-то нашептывая под нос.

Травник, с облегчением понял Одо, чувствуя, как отлегло от сердца. В квинте Сальвиа располагалась гордость и слава Виоренцы — старейшая в Тормаре Лекарская школа, по соседству с которой жили многие врачи и травники. Да там даже улицы называли в честь трав и пряностей.

Вот только почему он собирает травы здесь? При школе есть теплицы и аптекарский огород. И отчего он скрыл лицо этим странным капюшоном?

Может, не желает, чтобы его видели за таким занятием? А может, зелье какое колдовское готовит? Комар смутно слышал, что каждая трава должна быть собрана в свой срок да еще с кучей ритуалов.

Ну да и ладно. У каждого свое ремесло. Трудится человек и нечего его отвлекать. Одо скорчился за кустом, надеясь, что травник вскоре отдалится от его убежища, и можно будет беспрепятственно двинуться дальше.

Текли минуты. Поблескивал серп, и корзинка быстро наполнялась. Одо нетерпеливо ерзал, осторожно растирая голени. Снова напомнили о себе отбитые Бельчонком мышцы. Вроде бы и растирал днем каким-то выданным джиори Беллой снадобьем, но вот пробежался и вернулась боль.

— Выпусти меня, — голос раздался внезапно. Одо вздрогнул и поспешно съежился, озираясь. Он никого более не видел, но голос, тяжелый и гулкий, казалось, шел из-за черного камня, одиноко высившегося посреди поляны.

— Спи, — проворчал травник, подняв серп. — Не твое время.

— Выпусти, — повторил голос.

— Я сказал, ступай назад. Зачастил ты. Надоешь скоро.

— Дай выйти. Дай увидеть луну. Я чувствую, как она наливается, и сладкий яд ее тревожит мои сны. Я не усну и не дам спать тебе. Этого желаешь?

Травник отставил корзинку в сторону и сел наземь, положив серп на колено. Где он, думал Комар, тревожно обшаривая взглядом заросли. Где второй? Спрятался за камнем?

— Я все равно не буду спать, пока ты поблизости. И она еще не вызрела, — ответил травник. — Всякий яд имеет свои свойства. Он должен быть правильно составлен, вовремя смешан и должным образом выдержан. Иначе цена ему — медяк.

— Не смею спорить с твоим опытом. Но я чую, как сила луны растет и поет в траве. Выпусти, покуда имеешь власть. Когда-нибудь ты не сможешь удержать меня, и я выйду на эти улицы сам. Этого желаешь?

— Найдется иной страж. Я позабочусь.

— Никто не осилит. Если бы нашелся, ты бы не медлил.

— Замолчи. Пойди прочь.

До Комара донесся едва различимый гортанный смешок.

— Если прогонишь меня, не узнаешь тайны.

— Да какие у тебя теперь тайны…

— Но я все еще слышу сирингу, блуждая по кругам. А ты нет и никогда не слышал. Вся твоя мудрость лишь от ума, а этого всегда недостаточно.

Человек в капюшоне помолчал.

— Говори, — наконец произнес он. — А я решу, стоит ли твоя тайна моей бессонницы.

— Не пойдет. Я скажу и ты выпустишь меня. Поклянись своей надеждой. Своей гордостью. Своей местью. Эту клятву ты не нарушишь.

Травник, помедлив, кивнул и поднял руку с серпом.

— Не нарушу. Говори.

— Лабиринт пройден.

Серп дрогнул в руке, и она опустилась.

— Что ты сказал⁈ — даже Одо уловил потрясение, прозвучавшее в голосе травника.

— То, что ты слышал. Было две попытки. В одну ночь, представляешь? Первая сорвалась. А вот вторая…

— Где⁈ Кто⁈ Отвечай!

— Не знаю. Не забывай, у лабиринта свое время и свои расстояния. Они зашли через разные врата. Но тот, кто шел первым, заблудился почти сразу и едва вернулся. Что-то сорвалось. А тот, кто пошел вторым… он знал путь.

— Никто не знает путь.

— Не знает. Я вот не знал. Замешкался на миг дольше, чем следовало. Оступился. И теперь ты сторожишь меня. Или я позволяю тебе меня сторожить. Когда-нибудь мне надоест…

— Не забудь предупредить меня. Я перережу тебе глотку этим серпом.

— Не сомневаюсь. Не забывай — это не поможет. Но мы отвлеклись. Тот. Или та — я ведь не знаю, мужчина или женщина, то были — ворвался в лабиринт, точно пущенная стрела. Черные камни испугались. Они убирали ловушки. Они прятали зубы, не решаясь укусить. Сдается, они что-то поняли. Они умные, в отличие от нас с тобой.

— Я не верю, что ты не узнал, кто это был.

— А я в сотый раз говорю тебе: для лабиринта нет разницы: мужчина, женщина или ребенок. Лабиринт чует силу и ярость. Человек для него лишь отблеск пламени на грани камня. Важны только жар и стремление. Возможно, я бы смог узнать его или ее по жару, но не факт. Люди в дневном мире, точно искры на ветру. Здесь нужен особый талант. У меня в отряде был паренек-ксокас: он чуял всплески Язвы. В воде, в земле, в человеке. Без альмерона. Без амулетов.

— Ксокас в отряде? Ты всерьез⁈ Ты взял в отряд человека окраин?

— Я же говорю, он был безбрежно талантлив. Помнишь кардинала Вальроцци? Это он его раскрыл. Прямо в день конклава.

— А тебя? Тебя он тоже раскрыл, когда пришло время?

До Одо вновь донесся смешок.

— Не успел. Одна очень ловкая тварь прижгла его своим языком. Пришлось оставить парня на плато. Прямо под Стеной Ветров. То, что отметила Язва, остается в Язве. Таков закон.

— И Терпеливые боги Окраин не покарали тебя?

— На то они и терпеливые. Дождались своего часа и нанесли удар. Теперь наверняка смеются.

Одо ущипнул себя за начинавшую деревенеть ногу. Беседа казалась одновременно непонятной, опасной и притягательной, ибо велась о тех материях, о коих принято говорить лишь шепотом.

Наступила тишина. Потом вновь раздался гулкий голос.

— Ты