Братство бумажного самолётика - Екатерина Витальевна Белецкая

стенгазет был у братьев отработан до мелочей. Сперва Ян, у которого глазомер был лучше, раскладывал по листу ватмана машинописные страницы (в этот раз Фрол принес всего четыре листа, поэтому можно было сделать симметрично), и обозначал, где какой рисунок будет находиться. Потом Пол набрасывал карандашом эскизы там, где это требовалось; после этого Ян раскрашивал одну часть листа, а Пол другую. Или, как в этот раз, раскрашивать предстояло Яну, потому что Пол вознамерился сделать объёмные аппликации, и занялся ими, Ян же, вооружившись гуашью и кистями, принялся за отрисовку того, что было размечено. Статьи они всегда приклеивали в самом конце работы, чтобы не испачкать листы краской – за это от Фрола могло прилететь по шее.

Ленина в этот раз переводили по квадратам, и переводили долго, потому что Фрол приказал сделать портрет максимально большим, по центру листа, а статьи разместить по краям. Поэтому с портретом братьям пришлось основательно повозиться, а потом Ян долго смешивал краски, стараясь добиться от наипаршивейшей по качеству гуаши нужного телесного оттенка.

– Ян, он у тебя, покойник, что ли? – ехидно поинтересовался Пол, глядя на картонку с гуашью. – Почему у тебя цвет такой получился?

– Какой – «такой»? – хмуро спросил Ян.

– Синий! У тебя будет Ленин, как физрук после пьянки, – заметил Пол. – Добавь красного, оттенок сейчас совершенно неестественный.

– Ага, чтобы он был как физрук во время пьянки. Сгоняй лучше к Фролу, попроси еще одну белую, тут совсем мало.

Белой гуаши и впрямь оставалось маловато, поэтому Пол, отложив заготовку для левого венка, отправился к Фролу. Вернулся он минут через десять, вручил новую баночку краски брату, и критическим взглядом осмотрел лист.

– Как-то уныло, – констатировал он. – Может, мимозу добавить?

– Какая мимоза, восьмое марта было уже, да и зачем она Ленину, он мужчина, – Ян хмыкнул. – Ты лучше венки побольше сделай, и цветов нарисуй, а то у тебя там одни колосья.

Колосьев Пол и впрямь нарисовал много, это Ян верно подметил.

– Сверху цветы дорисую, – согласился Пол. – Давай, лицо ему крась, а то мы тут до ночи просидим. А еще позаниматься нужно.

– Ага, – рассеянно отозвался Ян. Сидеть над стенгазетой до ночи ему и впрямь не хотелось. – Ну-ка, глянь, вроде бы лучше, тебе так не кажется?

Пол с сомнением посмотрел на новый получившийся оттенок.

– Кажется, цвет более натуральный, – согласился он. – Только глаза надо ярче. Очень тускло сейчас, издали вообще не видно.

– Погоди, – вдруг сообразил Ян. – Слушай, а какого цвета у Ленина глаза?

Они посмотрели друг на друга, Пол неуверенно пожал плечами.

– Вроде всегда карие рисовали, – произнес он. – А что?

– Да то, что это лажа, – решительно сказал Ян. – Никакие они не карие. И не серые.

– Тогда синие, – решил Пол.

– А мне почему-то кажется, что зеленые, – покачал головой Ян. – У меня вообще ощущение, что мы его каждый раз рисовали неправильно. Видимо, мелкие слишком были, не соображали, как нужно. Сейчас, по-моему, получилось лучше.

Портрет они, разумеется, изменили – после переноса по квадратам на ватман Ленин слегка похудел, брови его стали тоньше, как-то изящнее, а ещё Ян убрал ему блик с лысины, и сделал побольше волос – когда он рисовал волосы, ему снова стало казаться, что лысина на оригинальном рисунке какая-то слишком большая, несуразно большая. В принципе, в образе Ленина на всех портретах и плакатах Яна всегда раздражали две вещи – лысина и бородка. Он даже себе не мог объяснить, чем именно, и почему они ему не нравились, но не нравились просто ужасно. Словно… словно это было что-то неестественное, неправильное по своей внутренней природе, чужеродное. Ни у него самого, ни у Пола пока что не росли ни борода, ни усы, хотя у ребят постарше из их группы уже пробивались усы и волоски на подбородках, а кое-кто даже начал бриться – по слухам, ранее бритье способствовало максимально быстрому появлению тех самых усиков, которые пропуск в трусики. Ян ощупал свой подбородок, и покачал головой.

– Нет, всё-таки зеленые, – решил он.

– Мне синие больше нравятся, – признался Пол. – И хорошо, что ты нарисовал ему бороду поменьше. Бесит. Откровенно бесит эта борода.

– И меня тоже бесит. Но глаза однозначно нужны зеленые, – уверенно сказал Ян. – Такие, знаешь, тёмные. Как… как хвоя на ёлке, только темнее.

– И немножко в синеву, – добавил Пол.

– Ну, разве что совсем немножко, – согласился Ян.

Рисовали они в результате до восьми вечера, потом ждали, когда стенгазета просохнет, потом, как и велел Фрол, перенесли её в холл при входе, и прикрепили кнопками к большой доске объявлений, находившейся напротив предбанника. Доска была щербатая, старая, кнопки в ней держались плохо, поэтому провозились минут десять.

– Нормально, – удовлетворенно сказал Ян, когда газета, наконец, заняла своё место на доске, в самом центре. – Вроде неплохо.

– Очень даже хорошо, – строго сказал Пол. – Уж точно лучше, чем нарисовал бы седьмой класс.

– Это да, – согласился Ян. – И Ленин как надо получился. Почти не раздражает даже.

– Как же хочется закрасить ему эту лысину, – покачал головой Пол. – И бороду. Тогда было бы идеально. Или почти идеально.

– Нельзя, – вздохнул Ян. – А так ты прав. Лысина и борода тут явно лишние. К сожалению, настолько сильно отступать от образца мы не можем.

* * *

Ит и Берта, приехавшие на работу к восьми утра, увидели творение братьев Фламма одними из первых – им даже не пришлось проталкиваться, и они смогли посмотреть стенгазету издали. Ну, относительно издали, конечно. Метров с пяти.

– Дааа… – протянула Берта. – Что-то сегодня будет…

– Может, снять? – предложил Ит.

– Поздно, – вздохнула Берта. – Уже много кто видел.

– Только бы не прибили, – покачал головой Ит. – Это… несколько неожиданно.

– Несколько неожиданно? – переспросила Берта. – Всего лишь?

– Пойдем ко мне в кабинет, – сказал Ит решительно. – Не здесь же говорить.

– О чём говорить? – Берта с тоской посмотрела на Ита. – О том, что они нарисовали потрет мужика рауф, и повесили его на всеобщее обозрение?

– Идём, – Ит дернул жену за рукав. – Блин, Бертик, идём, сказал!

…В