Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2002 № 03

Диссидент переводит духовное содержание моей статьи на такой радикальный, антисоветский язык, что впору мне быть причисленным к их лагерю. Но иной нужен пропуск для этого. Сам А. Янов не может, конечно, пройти мимо первостепенного для него вопроса, ycматривая в моей критике выхолащивания, глумления над русской классикой режиссерами Мейерхольдом и Эфросом… «донос» на них! «По какой-то причине, — обобщает автор, — все иллюстрации Лобанова, все „разлагатели национального духа“ носят недвусмысленно еврейские фамилии. Именно эти еврейские элементы, которые „примазываются к истории великого народа“, играют роль своего рода фермента в „зараженной мещанством, дипломированной массе“». Понятно, какой из этого мог быть вывод диссидента — единственный и непреклонный.

Увидел в моей статье А. Янов и то, что также было абсолютно неприемлемо для него: «в отличие от ВСХСОН (Всероссийский Социальный Христианский Союз освобождения народа) Лобанов верил в потенциал советского режима».

Но вернусь к Солженицыну. В ответ на приписываемую близость моей статьи «Освобождение» к «Архипелагу Гулагу» могу сказать, что по существу ничего общего между ними нет — хотя бы потому, что у авторов разные исходные понимания истории России советского периода. Для меня эта история — жестокая, трагическая — это моя история. Для Солженицына советский период русской истории — сплошной Гулаг. Под влиянием книг Солженицына, поднятых на щит, использованных в пропагандистских, политических целях Западом, наша великая страна с ее великой историей, культурой в глазах западных обывателей и стала восприниматься исключительно как лагерная зона. И это о стране, определившей «русское направление» ХХ века по мощи влияния ее на ход исторических событий, сокрушившей гитлеровскую Германию, противостоявшей впервые в истории человечества мировому финансово-олигархическому разбою. И впоследствии, попав на Запад, автор «Гулага» с еще большей ожесточенностью, говоря его любимым словом, вел «бой» по всем направлениям со своей бывшей Родиной.

К 80-летию Солженицына в газете «Советская Россия» (24 декабря 1998) была опубликована моя беседа «Светоносец или лжепророк?», в которой я приводил его суждения о самых существенных вопросах нашего национального бытия. Извлеченные из его недавно вышедшего в Ярославле трехтомника «Публицистика», они наглядно показывают, кто есть Солженицын. Во-первых, в его цифрах «жертв коммунистического режима». «Более 60 миллионов погибших — это только внутренние потери в СССР». С фанатичным постоянством повторяет он эту цифру. Откуда же она взята? Сам он так комментирует свое открытие. В беседе со студентами-славистами в… Цюрихском университете он поясняет, почему его «Архипелаг Гулаг» — это не историческое, не научное исследование, а «опыт художественного исследования». «Художественное исследование по своим возможностям и по уровню в некоторых отношениях выше научного… Там, где научное исследование требовало бы сто фактов, двести — а у меня их — два, три! И между ними бездна, прорыв! И вот этот мост, в который нужно бы уложить еще сто девяносто восемь фактов, — мы художественным прыжком делаем образом, рассказом, иногда пословицей. Я считаю, что я провел самое добросовестное исследование, но оно местами не научнoe. Конечно, кое о чем надо было догадаться».

Вы понимаете? Не историческая достоверность, опирающаяся на фундамент фактов, а некая литературщина с ее «тоннелем интуиции», «художественным прыжком», «догадкой» и прочим. И вот из этой игры воображения и возникают ошеломляющие, ничем не доказанные цифры. Характерно, что даже на Западе многие читают «Архипелаг» с его гипертрофированной политической тенденциозностью оскорблением для России, превращенной бывшим зэком в сплошную универсальную зэковщину. Так, Солженицына очень задело, когда, проживая в Цюрихе, он получил извещение, что в Женеве, на территории ООН, властями ее запрещена продажа «Архипелага» на английском и французском языках как книги, «оскорбляющей одного из членов ООН».

Приведу ряд характерных для Солженицына тезисов:

«Я никогда не был сторонником империи, а Петр был» (из беседы с издателем немецкого журнала «Шпигель» в 1987 г). Неприятие как империи старой, так и России советской.

О Великой Отечественной войне, которую Солженицын называл «советско-германской войной»: «Я еще не понимал (в войну), что нашими победами мы, в общем, роем себе тоже могилу. Что мы укрепляем сталинскую тиранию еще на следующие тридцать лет».

К православию у Солженицына примерно такое же отношение, как к Российской империи. Ему не нравится «окаменелое, ортодоксальное» без «поиска» православие. Расшатывающий догматы «поиск» и означает конец православия!

Нынешнего папу римского Иоанна Павла Второго Солженицын называет «благодатью Божией». В своем «великопостном письме» «Всероссийскому Патриарху Пимену» 1972 года, обвиняя Патриарха во лжи, Солженицын вещает: «Но после лжи какими руками совершать евхаристию?»

Показной враг всяких революций, Солженицын в письме к «отважному» Ельцину восхищался «великой преображенской революцией», как он именовал переворот 19–21 августа 1991 года. И в черном списке палачей русских людей навсегда останется оттого, что одобрил расстрел 3–4 октября 1993 года.

Среди покровителей Солженицына в Америке — сенатор Джесси Хелмс — главный вдохновитель идеи уничтожения России, вплоть до применения атомной бомбы. В «Независимой газете» (приложение «НГ-религия», 18 ноября 1998) в статье «Наше поколение увидит Армагеддон» говорится, что сенатор Хелмс, «который определяет ключевые направления американской внешней политики», видит в России «по библейскому пророчеству» вечного гонителя «рассеянного Израиля», приговоренного «божественным правосудием» к уничтожению. Таков адресат благодарственных посланий Солженицына.

Уже из этих фрагментов видно, насколько Солженицын чужд, враждебен всему тому, что составляет духовно-историческую суть России. И смешно говорить о нем на языке изящной словесности. Однажды я не выдержал и выкинул штуку в духе его совета: «Плюй первый, пока…» и т. д. В Союзе писателей России отмечался в феврале 1997 года юбилей Валентина Распутина. Выступления. Тосты. И вдруг объявляют, что получена телеграмма от Солженицына. «Цээрушник!» — вырвалось у меня непроизвольно, даже не под влиянием выпитого, а как бы от естественной реакции на это имя. Показалось мне, что не все слышали, — и я крикнул еще раз и еще громче. Сидевший со мной за одним столом Станислав Куняев только улыбнулся своей умной понимающей улыбкой, молчали и другие — за соседними столами — сенаторы, важные чиновники, поглядывая с любопытством на наш стол. Никто не остановил меня. И даже юбиляр, которого мог бы оскорбить этот выкрик, не только не оскорбился, а в своем заключительном слове назвал меня им в некотором отношении идейным предшественником.

Продолжим, однако, историю литературно-идеологической борьбы журналов «Новый мир» и «Молодая гвардия». «Все минется, одна правда останется», — любил повторять главный редактор «Нового мира» Твардовский, видя эту правду в писаниях Солженицына, в направлении журнала, в литературной говорильне редакционного «коллектива, какого нигде нет», по его собственным словам. А настоящая правда была в том, что не он руководил, а им руководили в журнале. Это воочию видно из «Новомирского дневника» А. Кондратовича. Твардовский снимает из своей статьи место о Сталине, говоря при этом: «Надо снять. Оказывается, можно прочесть и так, что я присоединяюсь к тем, кто сейчас хочет гальванизировать труп. В таком случае, надо снимать. Радуйтесь, Софья Ханановна, ваша взяла». Софья Ханановна — это сотрудница «Нового мира», идеологическая наставница поэта по части антисталинизма.

На Твардовского большое впечатление в воспоминаниях одного военачальника произвело то, как во время тяжких дней осады Одессы, когда уже не на что было положиться, Сталин послал телеграмму, начинавшуюся словами: «Прошу…» Это необычное для Сталина обращение с просьбой и могло мобилизовать дополнительные ресурсы, придать моральные силы для сопротивления врагу, о чем Твардовский и писал в своем «Предисловии» к этим воспоминаниям военачальника, публиковавшимся в «Новом мире». Но не так-то легко было пройти главному редактору через цензуру своих бдительных сотрудников: по словам Кондратовича, Твардовский в своем предисловии «впадает в некоторые излишества», «у него появляются слова „чудо“, „великое“ — то есть слова из той сталинской терминологии. С. X. (Софье Ханановне Минц. — М. Л.) резко не нравится этот кусок… Он, чувствуя, что есть „перебор“, снял их». «А. Т. окончательно снял в послесловии кусок о Сталине… Звонил ему Володя (Лакшин) и сказал, что каждый может подумать об этом куске по-разному, Может подумать, что вы за Сталина, за его проницательность и мудрость. А. Т. устало согласился».