Прислушайся к музыке, к звукам, к себе - Мишель Фейбер

опубликованный дебютный роман получил прекрасные отзывы. В то время как раз поднялся ажиотаж вокруг шотландской прозы, и эта новая волна с далекого севера была как холодный душ для самодовольных чрезвычайно-английских литераторов. «Побудь в моей шкуре» почти сразу обрел статус культового романа.

В рамках кампании по продвижению книги я отправился в Лондон на фотосъемку для одного журнала, одевшись как обычно – в потрепанную одежду, купленную в секонд-хендах. Мне было сорок, но выглядел я гораздо моложе. Длина моих волос не менялась с 1977 года: по канонам брит-попа, если можно так выразиться. Съемка проходила в пустынном переулке, чтобы представить меня в нуарном стиле.

Фотографу не было и тридцати, он выглядел так, будто соблюдал все заповеди ежемесячных библий стиля вроде журнала Dazed & Confused – идеальный прототип поклонника Oasis незадолго до того, как они вышли из моды. Ему ужасно понравилась моя куртка, очень похожая на те, в которых щеголял Лиам Галлахер.

– Где вы купили эту парку? – спросил он, побледнев от зависти.

Я объяснил, что в Тейне (небольшом городке на шотландском высокогорье, недалеко от которого я живу) есть благотворительный магазин – то ли Армии спасения, то ли Лиги защиты бездомных кошек, точно не помню, – и туда часто приносят такие вот куртки. За свою я заплатил семь фунтов.

Он ожидал вовсе не такого ответа. Думал, я расскажу ему о бутике мужской одежды в Лондоне, где он мог бы купить точно такую же парку. Думал, я отношусь к элите, весь из себя великолепный в модной куртке, могу ходить на эксклюзивные вечеринки и зависать с крутыми писателями, музыкантами, киношниками и супермоделями. Обо всем этом ему рассказала моя парка.

°°°

Теперь эта парка уже не в моде. Это просто парка, и она, как и брит-поп, не войдет в моду снова.

Мораль заключается в том, что когда люди говорят о культуре, зачастую они говорят не о культуре в художественном или философском смысле, а о парках. Или футболках, брюках, стрижках, аксессуарах. Музыка – это аксессуар. Главное – во что ты одет и как выглядишь.

°°°

Каждый человек отчаянно хочет быть членом стаи. Музыка – одна из составляющих этой принадлежности. Но вкус – что вам нравится или не нравится, что вы считаете крутым или отстойным – штука невидимая. Вы можете обсуждать это с соплеменниками, иногда даже с незнакомцами, если вы собрались в одном месте с целью поговорить о музыке. Однако прохожие (наблюдатели, мир в целом) не могут заглянуть к вам в голову и угадать, на чьей стороне ваши симпатии: Oasis, хеви-метал или техно. Для этого им нужны визуальные подсказки.

Ваша одежда и обувь, наличие или отсутствие волос на голове, стиль укладки тех волос, которые есть, – важная часть этой сигнальной системы. С помощью внешнего вида вы сообщаете окружающим, к какому племени относитесь.

Принадлежность к банде обеспечивает выгодное положение, в котором вы одновременно и брендовый товар, и уникальный продукт. В отличие от собак, мышей и пчел, которых не заботит, что они как две капли воды похожи на других представителей своего вида, мы хотим быть особенными. Быть членом стаи, но при этом сохранять индивидуальность. Наша связь с племенем позволяет почувствовать, что мы не одиноки, а уникальность убеждает в том, что мы незаменимы.

Потребность в индивидуальности заставляет нас зацикливаться на вещах, которые делают нас нами-в-отличие-от-других, и мы носимся с ними как одержимые. В детстве родители выбирали нам одежду и прическу. Многие вспоминают этот период с острым смущением. Как унизительно, когда кто-то другой решает, как нам выглядеть! (А не мы самостоятельно решаем, чьей внешности подражать.) Мы жалеем заключенных исправительных учреждений, поскольку им приходится носить то, что выдадут, и стричься на один манер; недостаток свободы самовыражения кажется символом их несвободы во всем остальном.

Тем не менее настоящая индивидуальность в стиле одежды встречается редко, а может, и вовсе не существует. Почти все мы в итоге приходим к собственной «униформе», но хотим выбрать ее самостоятельно. Что же делать? Разнообразие стилей обескураживает. Очевидное решение – взять за основу стиль, который выбирают другие люди, разделяющие наши ценности и чаяния.

Иногда наша банда – в буквальном смысле банда, то есть мы везде ходим вместе и вместе что-то делаем. Или это может быть концептуальная тусовка: незнакомые нам люди, с которыми мы никогда не встретимся, в других городах и странах носят одежду и прически, очень похожие на наши, потому что именно такую униформу для индивидуальности они выбрали показывать наблюдателям. Готы, хиппи или поклонники гангста-рэпа изо всех сил стараются продемонстрировать, что они непохожи на ближайших соседей, но чувствуют солидарность с готами, хиппи и поклонниками гангста-рэпа, живущими на другом конце земли.

Большинство людей довольно рано выбирают идентичность и придерживаются ее всю жизнь. Что бы ни происходило с нашими телами и лицами по мере взросления, маркеры сарториальной и стилистической идентичности остаются почти неизменными. Помада, борода, чисто выбритый подбородок, найковские кроссовки или ковбойские сапоги, пушистая челка или обритый наголо череп, татуировки, рубашка (облегающая и застегнутая на все пуговицы или свободная и расстегнутая до пупка), футболки и флиски, украшенные именами и символикой любимых артистов, манера поведения – все это надежно оберегает нашу самость.

°°°

Я решил посмотреть одно интервью из архивов телеканала BBC. Прог-рок-клавишник Рик Уэйкман, панк-рокер Джо Страммер из The Clash, enfant terrible музыкальный журналист Ник Кент и редактор журнала Melody Maker Рэй Коулман сидят рядом друг с другом в креслах и спорят о разном.

Кто все эти люди на самом деле? Страммер – сын дипломата, то есть выходец из верхней прослойки среднего класса. Кент – сын звукорежиссера, работавшего над альбомом Abbey Road, вырос в уэльском пригороде Лландафф, тоже из благополучного среднего класса. Родители Уэйкмана работали в сфере строительства и переездов, что вроде как относит их к рабочему классу. Коулман, бывший разносчик чая в Leicester Evening Mail, – вот кто настоящий пролетарий.

К 1978 году, когда снималось это интервью, каждый из его участников уже выбрал себе идентичность, выражавшуюся главным образом через одежду и прическу. Ник Кент, толком не проснувшийся и окутанный сигаретным дымом, одет в черные кожаные брюки и такого же цвета рубашку, расстегнутую до середины груди. Заостренные лацканы подняты к искусно взъерошенным волосам, как бы сообщая, что его рубашка в гробу видала галстуки. Рэй Коулман, напротив, нарядился в дорогой костюм, его белая рубашка аккуратно застегнута, а на шее завязан – в знак принадлежности к красочной поп-культуре – ярко-оранжевый галстук.