Григорий Александров - Эпоха и кино

Трудно было не согласиться со словами моего собеседника. Все, что он говорил, — правда. Но я, к счастью, успел просмотреть этот номер газеты и показал корреспонденту на крупное фото, помещенное на ее первой полосе, где папа римский благословлял макет атомной бомбы.

— Я ценю ваши представления об истинных ценностях в искусстве, — стараясь сдержать гнев, ответил я газетчику, — но не могу поддержать вашу газету, поскольку в ней ваш шеф с циничной прямотой благословляет оружие массового уничтожения — атомную бомбу.

Шел 1947 год. На дверях итальянских католических церквей и соборов висели киноплакаты в две полосы. На белой полосе фильмы, которые Ватикан рекомендовал верующим, на красной — запретные. Ватикан психологически не мог принять быстро переварить образ жизни и характер поведения, программируемые в фильмах типа С.С.С. (страх, сила, секс), и на запретной полосе оказывалось большинство американских картин. Но политически Ватикан был вместе с теми, кто размахивал атомной бомбой, грозил миру социализма тотальным уничтожением.

Особенно остро кощунственная безнравственность тех, кто поощрял атомный шантаж, ощущалась в Италии — на родине высокого классического искусства, колыбели искусства Возрождения. Для нас величайшим счастьем представлялось то, что мы можем видеть в оригиналах итальянскую живопись и скульптуру. Ведь для каждого человека, а особенно художника любой специальности, истинное откровение и наслаждение — увидеть произведения великих мастеров.

Из Италии путь лежал через Париж и Берлин. Париж 1947 года. Коммунисты в правительстве. Лозунги Народного фронта на улицах и площадях. Бытовая неустроенность, к которой французы, живо помня ужасы фашистской оккупации, относились снисходительно.

В зале Плейель объявлен наш концерт. Но вот беда — у нас нет с собой нот. Тогда друзья за день, до концерта привели к нам композитора Филиппа Жерара. Состоялась репетиция. Лучшего аккомпаниатора трудно было себе представить. Марш «Веселых ребят» вместе с Орловой пел весь зал: наши песни знали в Париже.

Нам задавали много вопросов, в том числе и нелепые:

— Дарят ли вам поклонники вашего искусства подарки? — спросила одна из дам.

— Да, — ответила Любовь Петровна, — дарят, и очень ценные. Я выступала однажды на Челябинском тракторном заводе. После концерта рабочие окружили меня, и мы долго разговаривали о разных вещах, в том числе, конечно, об искусстве, о песнях и своей работе. Мои собеседники сетовали на то, что у них не ладится дело с выпуском поршневых колец. И вот теперь после концерта, сказали они мне, мы уверены, что справимся с трудностями. «К следующему вашему выступлению, — горячо заверили меня рабочие, — обещаем поднять сменную выработку с десяти до двенадцати тысяч штук. Только вы обязательно приезжайте». Как обрадовали меня их доверие, их любовь! Участвовавший в концертной поездке поэт Виктор Гусев описал этот случай в поэме, которая так и называлась «Кольцо». Поэт справедливо говорит в нем, что обещание рабочих было мне дороже, чем цветы, которые принято дарить артисткам.

Она привыкла к таким вещам,но тут, понимаете, тутЕй люди свой труд принесли в наградуза ее несравненный труд.Она поняла, что песня еев работе им помогла,И тут, признаться, она всплакнула…

Да, так это и было.

Когда через некоторое время я снова приехала в Челябинск, на концерт пришел весь поршневой цех. По окончании концерта рабочие подарили мне кольцо… нет, не золотое, а еще более дорогое. Это было поршневое кольцо с выгравированной на нем надписью: «Нам песня строить и жить помогает… Она, как друг, и зовет и ведет». Артистке Л. П. Орловой от стахановцев отделения поршневых колец литейного цеха Челябинского тракторного завода. 12 314 штука — рекорд после Вашего концерта».

Это кольцо, так же как шахтерскую лампочку, преподнесенную горняками Донбасса, Любовь Петровна хранила как самую дорогую реликвию…

В канун победного 1945 года корреспондент Совинформбюро обратился ко мне с целым рядом вопросов, касающихся будущего. Среди них был и такой:

— Что, по-вашему, нужно делать сразу же по окончании войны?

Я ответил ему:

— Когда кончат стрелять пушки, надо с такой же решительностью, с таким же напором, как это делают сейчас наши войска, наброситься на идеологию фашизма и до тех пор вырывать ее из сознания людей, пока от нее не останется и следа. И в первых рядах борцов по-прежнему должно находиться искусство.

Эта задача остается злободневной и ныне, о чем говорят фашистский путч в Чили и другие зловещие проявления идеологии фашизма.

Тогда, в 1947 году в Париже, мне пришлось быть свидетелем того, как пытались обелить приверженцев фашизма. Во время оккупации Парижа известный танцовщик Серж Лифар тесно сотрудничал с фашистами. Естественно, после разгрома фашистской Германии и освобождения Франции его имя было занесено в список презренных коллаборационистов. Он был лишен права выступать на сцене французского театра.

Но Лифар каким-то образом оказался в Соединенных Штатах. Нашлись люди, средства, газеты, театры, которые помогли ему «воскреснуть». Он появился на американской сцене, вновь обрел известность и в 1947 году вернулся в Париж. Его пособники организовали концерт. Разумеется, в зале собрались лишь реакционные элементы парижского общества. Они же помогли Лифарю вернуться в «Гранд-опера». И вот вопреки решению суда, запретившему этому субъекту какую бы то ни было деятельность во Франции, объявлен спектакль с его участием.

Зал заполнен соответствующей случаю публикой. Все готово к спектаклю. Дирижер занял свое место и постучал палочкой по пюпитру. И вдруг наступила полнейшая темнота. После длительной и томительной паузы перед занавесом появился человек с фонарем и объявил, что рабочие сцены — электрики и механики — забастовали в знак протеста против выступления Лифаря. Электрики выключили свет. Разодетая публика пошумела и разошлась несолоно хлебавши.

Через неделю была еще одна попытка возобновить спектакль, но рабочие театра сорвали и ее…

Да, пушки смолкли, а борьба продолжалась. Французскому народу на протяжении послевоенных лет не раз приходилось давать бой наглевшему фашизму.

Слишком остро ощущались его роковые последствия в 1947 году. По дороге домой, проезжая территорию Германии, мы видели на станциях и полустанках изможденных, плохо одетых немцев, просивших милостыню. Добропорядочные фрау поднимались на тендер паровоза и торопливо запихивали в дамские сумочки куски антрацита. Да, «фюрер», оставленные им голод и холод преобразили характер его обожателей.

В вагоне-ресторане не оказалось свободных столиков. Но за одним, где сидели господин и, видимо, его жена, два места были свободными. Рядом стояли два охранника, и никто на эти места не садился. Мы растерянно улыбались, и тогда господин решительным жестом пригласил нас сесть за их столик. Мы по-английски поблагодарили его. Во время обеда он спросил нас:

— Возвращаетесь на родину?

— Да, — ответили мы.

Он принял нас за немцев. Мы решили не выводить его из этого заблуждения, пока не выяснится, зачем он сам едет в Германию. Он угостил нас американскими сигаретами, его жена стала выспрашивать, где сейчас в Берлине можно купить серебряную посуду, хорошие картины и не знаем ли мы, что можно выменять на американские сигареты, на которые в Германии, как она слышала, огромный спрос. Постепенно выяснилось, что наши попутчики — американский генерал и его супруга. Удостоверившись в этом, мы решили оставаться «немцами». Из дальнейшей беседы выяснилось, что Америка намерена в самое ближайшее время сделать побежденную Германию державой могучей в военном и промышленном отношении. «Пора прекратить демонтаж предприятий и поставку станков и оборудования русским», — резко заявил генерал. Эта встреча помогла мне впоследствии в работе над фильмом «Встреча на Эльбе».

После обеда мы распрощались, так и оставив их в неведении, кто мы на самом деле. А когда поезд остановился у разрушенного берлинского вокзала, к нам в купе явились двое американских солдат и сказали, что по приказу генерала они помогут нам вынести вещи.

Берлин не был Берлином. Это были руины, похожие на руины любого города. В западных секторах среди развалин пестрело множество фанерных балаганчиков, в которых шла бойкая торговля и спекуляция заокеанскими товарами. Спекулянты из-за океана навезли множество дешевого барахла, которое успешно выменивали на ценные вещи.

Оказавшись в послевоенном, разделенном на зоны оккупированном Берлине, я с жадным интересом изучал эту жизнь, не имея в виду ничего конкретного. А между тем моя будущая картина «Встреча на Эльбе» в эти дни наполнялась живыми деталями.