Ост-фронт. Новый век русского сериала - Денис Горелов

Лопух вы, право, Александр Николаевич.

Я за линию твою в Соловках тебя сгною

«Обитель», 2021. Реж. Александр Велединский. По роману Захара Прилепина

Французский диалог в начале толстого романа сразу обнаруживает авторскую амбицию. Была в нашей словесности еще одна Большая Книга из русской истории, начинавшаяся с обмена французскими репликами, называлась «Война и мир». Там, где Толстой живописал Россию в войне, Прилепин — Россию за решеткой. Беседовали у него начальник Соловецкого лагеря Эйхманис (никаких аллюзий с военными преступниками, реальное лицо) и заключенный Вершилин о тонкостях сбора черники в пасмурную погоду. Здесь уже аллюзии были, ибо фраза «В труде спасаемся» напрямую восходила к изречению «Труд делает свободным», венчавшему ворота немецких концлагерей. Прилепин, которому большие формы удаются не хуже малых, собрал в свой ковчег офицерство, священство, мещанство, крестьянство, искусство, воровство и революционное сектантство (символично, что и конвойную службу несут осужденные чекисты). Свободных нет, невиновных нет: герой Артем Горяинов сидит за отцеубийство, юродивый Филиппок — за матереубийство, поручик Бурцев — за разбой, Вершилин пытал людей у Колчака, и даже батюшек упекли не за сан, а за антисоветскую агитацию с амвона. Соловецкий монастырь, где встарь терзали вероотступников и смутьянов, — наилучшее место для религиозных аллегорий о грехе, стоицизме, каре и глобальных невеселостях национальной судьбы. Религиозные войны всегда отличались длиной и свирепостью — а великая и досель не законченная Гражданская война в России, конечно, была столкновением вер.

Перенос этого многообразия смыслов на экран — дело почти непосильное: любой недосол и пересол в лагерной теме карается антагонистическими сектами люто (уже нашлись бывалые политкаторжане, которым в фильме зверств недостает). Тюрьма некиногенична: ну, не любит зритель смотреть на библейского размаха мучительства, хоть и никогда не признается в этом. Зрителю нужен герой-стоик, а таких в зоне не терпят, быстро обламывают гордецов; хорошо еще, режим в 1927-м до поры не ставил задачу обратить людей в мокриц — казнить казнил, но с должным уважением.

Велединский справился. Удержался от всего паскудства, которым славится кино на лагерную тему: лозунгов про загон человечества к счастью, хроники созидательного труда под песню «Где так вольно дышит человек» и прочих обличений совдепского лицемерия. Собрал все вместе. Режим. Спектакли. Чернику. Убийства. Философские вечера. Штрафной зиндан. Блатных. Язвы. Французские диалоги. Облупившиеся росписи на стенах. Один только саундтрек, в котором соседствуют «Интернационал», «Санта Лючия», «Хризантемы» и «Яблочко», «Марш авиаторов» и «Танго магнолия», «Вокализ» Рахманинова и «12 разбойников» Некрасова, дает идеальное представление обобщенной русской души 1927 года. А кому зверств мало — можно было бы по образцу вайдиного «Канала» дать предуведомление: «Всех, кого вы видите на экране, убьют». Красных и белых, ЗК и вохру, попов и блудниц, фраеров и блатных — за вычетом пяти-шести, из которых двое — реальные люди, академик Лихачев под именем Мити Щелкачова и первый начлаг Ногтев, оттрубивший потом восьмёру. Много, много разбойники пролили крови честных христиан. Да и нечестных. И не христиан. И своей разбойничьей.

В ролях главных антагонистов Эйхманиса и Горяинова заняты два исполнителя, которые «всем надоели», — Безруков и Ткачук. Надоедают у нас из-за аккордной занятости, как правило, большие артисты. Не их вина, что Россия последние семь лет заново переосмысливает свою историю с литературой — не давая лучшим засидеться и выждать спрос. У Прилепина Эйхманис говорил, «кривя улыбку», — ну и кто, кроме Безрукова, так может? Разве вот этот же Ткачук.

На весь фильм сыщется лишь один вкусовой сбой — беспричинная страсть авторов к белому воинству. Ад уродует всех — но те, кто ада не видел, спешат выгородить социально близким отдельный благородный закуток. С этой целью в лагерном театре ставится булгаковская «Белая гвардия». Господи, кто, когда позволил бы на Соловках ставить «БГ», будь она хоть трижды любимой пьесой Сталина? Кто бы дал «бывшим» разгуливать по территории в ремнях и погонах с песней «цок-цок-цок, по улице идет драгунский полк»? Тяга наших глубоко штатских мальчиков воображать себя офицериками с хоругвью достойна внимания психиатра — как и назойливое вкрапление в текст гумилевских строчек про хамов и цветаевского «Белая гвардия, путь твой высок». Чей путь высок — Вершилина, щипцами вырывавшего из людей мясо, или Бурцева с его гоп-стопом? Ключевая прилепинская фраза из эпилога по понятным причинам в фильм не вошла: «Я очень мало люблю Советскую власть. Но ее особенно не любит тот тип людей, который мне, как правило, отвратителен. Это меня с ней примиряет».

Однако, за вычетом сказанного, продюсер Тодоровский вместе с режиссером и сыном-сценаристом сделали великое дело.

Зачтется.

Не здесь, а в местах, с которыми сверяется Прилепин.

Под советским игом

«Зулейха открывает глаза», 2019. Реж. Егор Анашкин. По роману Гузель Яхиной

Главного гаденыша в книжке звали Горелов. Супер. «Больше всего Зулейха не любила Горелова. Его никто не любил», — такое чтение будоражит и бодрит. Как и весть, что злого Горелова играет добрый А. Баширов. Уж и не чаял породниться.

Всем остальным сага о раскулаченной татарке воображение не потрясала. Единственная перспективная линия о тирании в мужнином доме (намекавшая: нам, татаркам, все едино — что ссыльное ярмо, что семейная плеть) была скоренько свернута во имя эффектных красных зверств. Дальше площе. Рождение на северах у Зулейхи мальчика Юзуфа (Иисус, не иначе — в ссылках одни Иисусы и родятся). Лепка из хлеба на потеху голодному вагону бюстика Сталина (по всему видать, не голодала Яхина ни дня). Сто двадцать восьмой в нашей литературе рассеянный еврейский профессор. Слог студента литобъединения. «Глазища в пол-лица», «распахнутый взгляд», «неугомонный птичий щебет», «рука повисла плетью», «сжимал до хруста в костях» — чем эта графомания тронула сорок сороков не жалевших елея литераторов, умом не понять. Разве вот этим: «На карте сияло гигантское алое пятно, похожее на беременного слизня, — Советский Союз». Людмиле Улицкой[21] непременно должно было понравиться.

Литературу, мир, историю у наших моторов общественного мнения еще сто лет будет определять Сталин. Репутации Хрущева и Брежнева (натянуто утепленная у одного и хамски ядовитая к старческой немощи другого) продиктованы единственно тем, что один Сталина хаял, а другой признавал вклад. Вот и следующую, по-настоящему сильную книгу Яхиной «Дети мои» опять хвалили за Сталина (которого в ней страниц десять, а остальные пятьсот — о том, что все беды поволжского немецкого хутора от революции до коллективизации начались с изгнания в леса единственного интеллигента учителя Баха, а не прогони деревня умника — и