Провоцирующие ландшафты. Городские периферии Урала и Зауралья - Федор Сергеевич Корандей

нарратора [Lorimer Parr 2014; Ward 2014]. В антропологии, для которой насущны не столько проблемы географического описания, сколько процесс межкультурного взаимодействия и место антрополога в этом процессе, дискуссия о связи с литературой оказалась более бурной. Вехами в ней стали публикация дневников Б. Малиновского [Malinowski 1967], задевавших острые вопросы о субъективности антропологической науки и профессиональной этике исследователя, последовавший вскоре за этим выпуск эссе К. Гирца о насыщенном описании (1973) [Гирц 2004], с его знаменитым вопросом и ответом – «Чем занимается этнограф? Он пишет», и ознаменовавший «рефлексивный поворот» в антропологии выход сборника под редакцией Дж. Клиффорда и Дж. Маркуса [Writing Culture 1986; Spencer 1989; Carrithers 1990]. Описывая места, типичные для нашего «домашнего региона», мы старались, в меру наших возможностей, учитывать эти открытия. Портретируя места в их материальности, как в работе о ландшафте ориентированного на туристов археологического аттракциона в Курганской области (глава 9), мы обильно цитировали наших информантов (глава 7, посвященная «городским промоутерам» Зауралья), использовали в качестве главной сюжетной линии полевые дневники, как в отчетах о путешествии по заболотским «резкам» и об исследовательском «круизе» на борту плавмагазина (главы 4 и 6), в манере, которая, увы, совершенно невозможна при публикации в академических журналах, старались передать свои ландшафтные ощущения и эмоции («Зима в Заболотье», второй раздел главы 5). Пример такого подхода – глава 10, составленная Т. Ю. Быстровой. Исследуя трансформации структуры сельских поселений Среднего Урала и обращая внимание на фрактальные структуры, из которых складывается традиционный ландшафт, она строит повествование на множестве примеров, которые открываются взгляду во время обычного автомобильного путешествия.

– Деревня или город? – И то и другое

Отправившись в феврале 2020 года в классическую изолированную местность, Тобольское Заболотье, мы обнаружили, что гораздо более поразительной является не столько «инаковость» этой территории по отношению к остальному миру, сколько то, что делает ее его неотъемлемой частью. Опыт пешеходных интервью, ставших нашим основным полевым методом, свидетельствовал о похожих вещах. В ситуации поездок по «домашнему региону» раз за разом важнее оказывались в итоге не фундаментальные контрасты между сельским информантом и городским исследователем, но некоторые сходства, взаимные интересы, общие места, знакомства и экономические практики жителей двух соседних агломераций. Состав группы часто менялся – на место «штатных» участников экспедиции садились информанты и до поры не связанные с проектом коллеги. К этому добавлялась мобильность – нужно было обязательно все посмотреть, везде съездить. С этой точки зрения проект был краеведческим, но в том смысле, в каком являются краеведческими такие практики «формирования знакомости» [Корандей 2017; Tuan 1972], как «углубление в карту» (deep map) У. Хит-Муна [Heat-Moon 1991], «топопоэтика» Т. Крессвела [Cresswell 2019], «геокритика» Б. Вестфаля [Westphal 2007] и «антропология ландшафта» К. Тилли и К.Кэмерон-Даум [Tilley, Cameron-Daum 2017], привлекающие для формирования устойчивой связи с местом не только интеллектуальные, но телесные, эмоциональные, биографические и любые другие инструменты. На каком-то этапе такой работы появляется амбивалентная пара – понимание (полевые ученые знают о таком явлении, как «исчерпанность поля», когда ваши собеседники начинают повторяться) и знакомость, также притязающая на понимание, но уже не требующая даже никаких бесед. Должен ли исследователь ландшафта остановиться в этом месте или надо продолжать движение? Так, через некоторое время становится понятно, что резки, заболотские рукотворные каналы, – не что иное, как масштабированные и приспособленные для перемещений элементы запорного рыболовства (глава 4), что повсеместные в последнее десятилетие городские бренды и проекты туристического развития – проекция на плоскость повседневного ландшафта управленческих документов (главы 7, 9), что уход человека из Воркутинской тундры оказал на нее не менее существенное и не менее неожиданное экологическое воздействие, чем его приход туда (глава 12). Однако означает ли это, что в данном случае достигнут предел понимания процессов или подлинное знакомство с местом?

– Что же такое аффорданс? – Возможность поговорить о возможностях

Акцент на связи нарратива с движением – еще одна из привлекательных черт ингольдианской теории. Прокомментировать ко всеобщему удовольствию что-то удивительное, показавшееся в окне автомобиля, разговориться по дороге с собеседником и забыть, куда вы вообще направлялись, забраться в глушь и во тьме у костра поболтать на глобальные темы – все это общие места полевой работы и в конечном счете один из стандартных ее аффордансов. (Как читатель уже успел заметить, автор, привыкший к ее конвенциям, использовал это предисловие не только для презентации конкретного исследовательского проекта, но и как возможность развернутого библиографического введения в связанные с ним темы, которые, увы, обсуждаются на нашем языке не так часто, как этого бы хотелось.) Аффордансы имеют информационную природу, мы различаем в мире только то, что способны увидеть. Определенную фору нам давал синтез долговременных полевых проектов – большинство участников книги вовлечены в определенные поля на протяжении гораздо большего времени, нежели трехлетний проект, и намерены заниматься ими и далее. Исследовательская экспертность наших коллег, уже знавших, куда смотреть и с кем поговорить, сыграла важную роль в нашей работе. С другой стороны, мы сполна отдали должное и «поверхностной» практике windshield review, заезжая в некоторые места наобум, сталкивая друг друга с проторенных путей и побуждая поговорить о новых темах. Что за аффорданс мы видим перед собой в данном случае? На что «провоцирует» этот ландшафт? В своем конкретном контексте эти вопросы не всегда получали ответы, но те, что всё же их получили, представлены на страницах ниже.

* * *

Четырехчастная структура нашей книги восходит к структуре этого введения. Тексты первой части (гл. 1–3) посвящены повседневному ландшафту и обращаются к характерным для этой оптики проблемам «видимости», «понимания», «анализа комплексности». Что мы должны сделать, чтобы приостановить «естественное восприятие» и увидеть стоящие за привычными до неразличимости «обыкновенными» окрестностями «контринтуитивные» вещи и структуры? Во второй части (гл. 4–6) мы говорим об аффордансах в самом, пожалуй, близком к классическим определениям смысле – как о физических предрасположенностях среды, распознавание которых позволяет раскрыться многообразию способов человеческой адаптации. Главные аффордансы ландшафта Западной Сибири связаны с характерным почвенно-водным балансом. Какие формы адаптации порождает подобный болотно-речной рельеф, как связаны в нем традиционное природопользование и современный уклад жизни? Третья часть сборника (гл. 7–9) повествует об иных аффордансах, порожденных не столько природным, сколько социополитическим ландшафтом, ситуацией поворота страны к «внутреннему туризму». Термины «ландшафт» и «аффорданс» могли бы в данном случае быть восприняты как метафора, если бы напрямую не касались земной поверхности – поворот к «внутреннему туризму» как к аффордансу, предположительно позволяющему оживить депопулирующие сельскохозяйственные территории, требует специфической деятельности по созданию мест, особых, притягательных и значимых для человека фрагментов пространства. Что нужно сделать, чтобы «создать» место? С какими ограничениями, техническими и концептуальными, с какими неожиданными последствиями сталкиваются люди, пытающиеся это делать? Заключительная часть книги (гл. 10–12) посвящена ландшафтам депопуляции, которые обычно описываются как