Традиции & авангард. Выпуск № 3 - Коллектив авторов

действующему на (изрядно, надо сказать, уже вытоптанной) границе поэзии и прозы и пытающемуся (с большей или меньшей степени успешности) наследовать Владимиру Набокову, но нередко замыкающемуся на герметичном говорении: «Подобно временному значению – наследнику буквы – я расстаюсь с тобой в поисках большего или меньшего, когда мы (сначала – я) называю рукопожатие прикосновением, то переход ли это от общего к частному или возвращение долга, длящееся в даль общего? Возвращение в жизнь (дивно чужую), если бы могло быть иначе, было бы так: молниеносная вспышка ревности, сравнявшаяся со вспышкой света, вспышка света, сравнявшаяся с выстрелом… не о том ли – и Пушкин?»

Есть подозрение, что Пушкин всё ж таки не совсем о том. К слову сказать, эстетическая адекватность курируемого Азерным екатеринбургского журнала «Здесь», который пропагандирует установку на радикальные формы авангарда (вроде стихотворений известного в литературной среде города фрика Владимира Спартака, меряющего свое обширное творчество – ни много, ни мало – в килограммах) тоже вызывает неустранимые вопросы и на сегодняшний день выглядит не самой удачной пародией на издания тех же жизнетворцев начала ХХ века.

Относить ли к авангарду Андрея Родионова? Вряд ли. Его стихотворный цикл, опубликованный в «Традиции и авангарде» апеллирует, скорее к остаткам модернизма 20-х годов – к Багрицкому, Светлову, отчасти к конструктивистам…

Научит революция, как умирать с достоинством.

Вот освещённая луной шеренга голых тел,

Безмолвная, спокойная, как ангельское воинство.

Родись, роди и умирай – а ты чего хотел?

Не самые авангардные стихи. Скорее, их можно провести по ведомству поэзии гражданской, неореалистической с примесью концептуалистской иронии. То есть мы имеем немало хороших строчек и даже стихов, но вопрос их собственно авангардности, как скользкая рыба, опять ускользает из рук в мутную водицу терминологических изощрений.

Кстати, о терминологических изощрениях. На этой ниве постарались молодые интеллектуалы круга альманаха «Транслит» и журнала «Воздух». Об этом поэтическом клейстере и зомбостишках, замешанных на раскавыченном цитировании в столбик философов-постмодернистов и унылых попытках засунуть пасту смысла обратно в тюбик в сопровождении дешевого филологического камлания мне уже приходилось писать неоднократно. А так называемая «новая социальная поэзия» (соответствующая рубрика в «НЛО»), в рамках которой лукаво мудрствует Александр Скидан и прочие, очевидным образом напрочь лишена что новизны, что социальности, что поэзии и большей частью представляет собой пустое погромыхивание ржавого железа. Чтобы не повторяться, отсылаю читателя к своей статье «Только затылки»[18], где «ценность» стихотворного гумуса таких авторов, как Кирилл Корчагин, Никита Сафонов, Евгения Суслова (и иже с ними – Сунгатовых-Ларионовых-Азаровых…), по-моему, разложена довольно внятно, и удельная стоимость эта близка к пресловутому «выеденному яйцу».

Немногим веселей этого скудного крахмала выглядит поэтический акционизм Романа Осьминкина, но во-первых, куда-то он пропал в последнее время, а во-вторых, к поэзии акционизм имеет крайне опосредованное отношение и должен проводиться по линии пресловутого «современного искусства» с его бесчисленными перформансами и инсталляциями. Ни дадистским, ни футуристским потенциалом здесь не пахнет. А еще актуализировалась видеопоэзия, но здесь ударность на «видео», по сути – это конкурсы клипов, а не стихов, ведь тексту, «сработанному с голоса» и видимому с листа, подпорки в виде музыки или картинок не нужны. Периодически дает о себе знать и визуальная поэзия, но до графических игр футуристов тут тоже далековато. Получается – иллюзорная эклетика. Справедливости ради к поэзии традиционной этот вывод, наверное, применим в не меньшей степени.

Но вернемся к «Традиции и авангарду». Во втором номере журнала авторы, о которых можно говорить как об авангардных – тоже есть. Вот Алексей Шепелёв упражняется в юродствующем примитивизме, в котором до него не поупражнялся только ленивый и ещё орда поупражняется после:

привлачится моя волчица

отрыгнёт чуть-чуть котлеток –

коровий слизлый последок

для голодных деток

я сожму её крепко-крепко зубами

тяжело мы дышим вмятыми боками

мы умираем и думаем

наши детишки – мы сами.

Стихотворение это, на мой взгляд, может вызывать интерес ровно до той поры, пока читателю не придет мысль перечитать Пригова. После этого о пресловутом «приращении смысла» в стихах Шепелёва говорить не приходится. По факту, мы вновь остаемся на уровне упражнения.

Наиболее радикально выступил Сергей Кузнечихин (тоже, заметим, по основной специальности – прозаик и, подобно Садулаеву и Шепелёву, что довольно парадоксально, – прозаик-реалист). Он публикует «венок сонетов», состоящий из абсолютно случайного, на первый (но и на второй и на третий) взгляд перечисления последовательно одно-, двух-, трех- вплоть до четырнадцатибуквенных слов. Вот пример «семибуквий»:

Получка

Импульс

Магазин

Подарок

Радость

Трапеза

Желудок

Колбаса

Самогон

Селедка

Черемша

Женщина

Миндаль

И******

Можно увидеть здесь попытку реконструкции пунктирной прерывистости поэтической мысли, апелляцию к самой рваности, дискретности поэтического мышления. Но апелляция эта отдает примитивизмом отнюдь не в специфическом искусствоведческом смысле, а в самом прямом, простейшем и обыденном. За попыткой языковой и смысловой эстетически продуктивной провокации – видится профанация. А главное – в авангарде как таковом эта рваность передается самой фактурой стиха, слово поэта становится продолжением его пишущей руки.

Фундаментальным принципом авангардной поэтики является «овеществление семантики», подразумевающее перевод слова в статус физического объекта и идентификацию лирического субъекта с миром, который отождествляется с преобразующей творческой деятельностью художника-творца. При этом лирическое «Я», становящееся речепорождающим механизмом, насквозь отелеснено, и телесность эта – порогового, пограничного характера – телесность на грани выхода за ее пределы. В цикле Кузнечихина, к сожалению, за набором слов не просматривается этого принципиального для поэта-авангадиста демиургического жеста.

Такое желание нескольких прозаиков реалистического толка на досуге побаловаться нетривиальной стихотворной акробатикой (очевидно, повторюсь, что отношение к прозе у них гораздо серьезнее) не может не вызвать печальных мыслей об «уязвимости» поэзии (и авангардной, вероятно, особенно) перед другими видами искусства, в том числе словесного, и нежелания понимать, что поэзия, возможно, и является сложнейшим видом этого самого искусства. Лучшие слова в лучшем порядке выстроить не так-то просто. Над многими процитированными выше строчками довлеет необязательность высказывания, а необязательность – главный враг поэзии, ведь стихами следует транслировать те «мессаджи», которые можно передать только стихами и никак иначе. И никакая комическая «тайнопись» («И*****») положения тут не спасает, а лишь усугубляет.

Неудивительно, что наиболее достойными на сегодняшний день наследниками авангарда видятся мне поэты, которые не обращались к нему спорадически, но целенаправленно посвятили ему всю свою творческую жизнь – причём не только на практике. Важность этого момента трудно переоценить: ведь в данном случае глубинное погружение в материал, соединение непосредственной стихотворной практики с остротой научного и