Российский колокол № 1–2 (34) 2022 - Коллектив авторов

столичном городе Москве учреждения Богу угодного и людям полезного». Было это в 1802 году, и сам князь не дожил до освящения сентябрьским утром церкви Святого благоверного царевича Димитрия, видел лишь парк, разбитый до самой Москвы-реки: с беседками, прудом и картинной галереей.

В нашей семье существует легенда, передаваемая из поколения в поколение, которую я хочу вам поведать. Моей прапрапрабабушке, в общем, довольно дальней родственнице, Тамаре Геннадьевне случилось в ту пору захворать. Она была молода, около двадцати двух лет, жила с супругом Алексеем Антоновичем в Арсеньевском переулке, недалеко от Донского монастыря, и преподавала в балетной школе. Детей у них не было.

Когда у Тамары начались сильные боли в животе и правом боку, они с мужем предположили, что это может быть перитифлит, и очень испугались. Так в те времена называли аппендицит и оперировать его практически не умели. Первые операции аппендэктомии были проведены в 1888 году в Англии и Германии, до этого люди часто умирали от воспаления аппендикса, так как оно переходило на всю слепую кишку.

Поскольку телефонов в то время еще не существовало, то позвонить в скорую помощь, дабы вызвать реанимацию, да и просто сочувствующей подруге Тамара не могла. Держась за живот, она сидела на кровати и тихо стонала. Алексей Антонович, будучи немногим старше своей супруги и архитектором по образованию, ничем не мог помочь и испуганно сидел напротив.

– Томочка, тебе не получше?

– Нет, все так же болит, – Тамара прилегла на левый бок, лицо ее было бледным.

– Может быть, сделать тебе чаю?

– Нет, мне ничего не хочется. Наверное, скоро пройдет. Потерплю еще немного, главное – чтобы хуже не стало.

Примерно час спустя – Тамаре не становилось легче – супруг решил обратиться к соседке Глафире Дмитриевне, вдове заслуженного архитектора Казаринова. Безвременно почивший супруг ее принимал участие в строительстве Голицынской больницы, и женщина любила поговорить об этом с начинающим градостроителем Алёшей. Она сразу же открыла дверь, потом накинула шаль и прошла к ним в квартиру, ругая молодых за безответственность.

– Деточка, да на тебе лица нет. Тебе нужно в больницу. Я сейчас надену боты, вернусь, и поедем.

Тихонько спустившись по лестнице и кликнув извозчика, они тронулись в путь. По нынешним меркам это совсем рядом: минут десять на машине от улицы Шаболовской до Ленинского проспекта. А тогда на лошади они ехали по полю, среди деревянных изб, и это был вовсе не центр города, а далеко от центра – дорога, ведущая в Калугу, и каждое движение лошади отдавалось болью в животе Тамары. Она продолжала стонать, Алексей был не на шутку перепуган перспективой потерять молодую жену, и только Глафира Дмитриевна сохраняла спокойствие. Она проводила молодую женщину в приемный покой, поговорила с врачом о своем покойном супруге и попросила внимательно осмотреть больную. Поскольку в палату их бы не пустили ни под каким предлогом, они с Алексеем вернулись домой.

А мою прапрапрабабушку поместили на одно из пятидесяти койко-мест новой больницы и стали обследовать. Никогда до этого не бывав в больнице, Тамара только и знала, что смотреть по сторонам и удивляться. Кровати в отделении были высокие, и низкорослой моей прапрапрабабушке приходилось сначала спускать ноги на приставной табурет, а потом уже с него – на пол. Сестры милосердия, ходившие по палатам, были добры и внимательны, анализы вовсе не страшны, а только вызывали любопытство юной особы. Один раз к ней даже заходил сам главный врач Мухин Ефрем Осипович, справлялся о здоровье, выяснял, делали ли Тамаре когда-либо вакцинацию, сокрушенно кивал и шел дальше.

В первый день ей не разрешили вставать, и она лежала, оглядывая палату на шесть человек: высокие потолки, большие окна, трещинки в штукатурке. Большие плафоны напоминали ей супницы, а доски на полу – палубу корабля, на которую она никогда не ступала.

Соседка по палате, женщина лет шестидесяти, с воспалением почек, рассказывала, что земля эта когда-то принадлежала еще Екатерине I:

– У нее здесь даже дворец был с пятью светелками. А после Катька продала землю Строгановым, они развели сад: априкозы, фиги, сливы, яблоки…

– Ну да, – отозвалась вторая соседка, помоложе, – райские яблочки, как же.

– Не верите, и не надо, об этом в «Московских ведомостях» еще писали. Я сама читала в молодости, мне лет тридцать тогда было, а может, и двадцать пять даже…

– А где же сейчас их фиги?

– А потом землю купил князь Голицын под больницу, у него ж жена померла молодая, детей не оставила.

Тамара подумала, что сейчас ей только истории про смерть молодой жены недоставало, в ее состоянии.

– Жемчуг, говорят, покойница любила, – не унималась соседка. – Говорят же, что он к слезам.

Тамаре хотелось уйти домой, больница угнетала ее белизной стен и запахом лекарств. Поначалу добрые сестры теперь раздражали своей заботой и ласковыми словами. Она закрыла глаза и представила, что плывет по морю.

Судно было маленькое, брызги залетали на палубу, покрытую точь-в-точь такими же досками, как пол палаты. Тамара почему-то стояла босая, и вода приятно охлаждала ступни. Тамара посмотрела вдаль – берега не было видно, вода была светлая, спокойная. Чуть поодаль она увидела дельфинов: они поднимали головы из воды и пели. Мимо шли косяки рыб, и было очень спокойно. На корабле не было ни одного члена команды, но Тамара была уверена, что она не одна на судне. Она пошла на корму и опустилась на дощатый пол, волны стали гладить ее колени, утяжелять юбку. Не было чувства холода или тревоги, было лишь желание раствориться в этой прохладной прозрачной воде, в этом необъятном просторе. Послышался плач, Тамара хотела обернуться и проснулась.

Наутро кормили чем-то наподобие каши. Ей разрешили встать, и она отправилась осматривать коридор. В нем были большие окна, так же, как и в палате, посты дежурных сестер, в конце – комната врачей, в современности – ординаторская. Тамаре хотелось, чтобы анализы были хорошими, чтобы все разъяснилось, пришел Алексей, им сказали, что все в порядке и ее отпускают домой. И они бы поехали в свою маленькую квартирку, а вечером прогулялись до монастыря поставить свечку Николаю Чудотворцу.

Сколько уже свечей она ни ставила, сколько монастырей ни посетила, в какие источники ни окуналась за эти три года! Свекровь ее, мать Алёши, сначала просто смотрела искоса на молодую невестку, а потом и вовсе стала говорить вслух, что пустая она, раз родить не может. Свекор пытался сгладить ее выпады против Тамары, но и сам частенько напоминал, что не прочь понянчить внуков. Девушка вся извелась,