Традиции & авангард. Выпуск № 3 - Коллектив авторов

«Мы будем жить с тобой в маленькой хижине на берегу очень тихой реки».

Невысокая сутулая женщина непонятного возраста встаёт со своего места, выходит в проход и начинает неистово танцевать.

Занавес

Публицистика, критика, очерк

Илья Кочергин

Илья Кочергин родился в 1970 году в Москве. Учился в Московском химико-технологическом институте, потом в Институте стран Азии и Африки, но не окончил, бросил, уехал в Сибирь. Несколько лет работал лесником в Баргузинском и Алтайском государственных заповедниках. Вернувшись в Москву, устроился редактором в издательстве, составлял путеводители по России. Окончил заочно Литературный институт (семинар Александра Рекемчука). Живет в деревне в Рязанской области.

Дебютировал в прозе в 2000 году (журнал «Новый мир»). Автор повестей и рассказов, действие которых происходит на Алтае, Русском Севере и в Москве. Публиковался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Урал» и других изданиях.

Лауреат нескольких премий, в том числе Правительства Москвы в области литературы и искусства, финалист премии Ивана Петровича Белкина. Живет в деревне Кривель Рязанской области.

Мой дом

Когда верхушки нашего неба сомкнутся,

У моего дома будет крыша.

Поль Элюар

Место для своего дома я выбрал второпях.

Вроде бы давно приглядывался к различным ландшафтам, мысленно ставил свой дом то в горах, то на берегу моря. Я видел его деревянным, с небольшими окнами и чердаком, на котором будет копиться хлам, интересный для будущих поколений. Мне нравилось представлять его стены, окна и крыльцо со скрипучими ступенями на фоне разных красивых пейзажей.

Неплохо смотрелся будущий дом в урочище Кызыл-Кая на солнечном и ярком Горном Алтае. Я специально повёл в это место любимую, когда мы задержались на кордоне Чодро во время наших летних таёжных странствий. Это было ещё в двухтысячном году.

На кордоне лесничий Володя Труляев с женой Диндилейкой попросили нас посидеть с тремя их детьми, пока они съездят в деревню к родственникам на свадьбу. Мы с Володей вместе работали раньше на этом кордоне, потом я уехал, а он стал начальником лесничества.

Несколько дней кормили Володиных детей, играли и гуляли с ними, любимая расчёсывала девочкам волосы, затягивала бантики, по вечерам, перед сном я пытался рассказывать самодельные сказки, от которых любимая засыпала через минуту, а дети только возбуждались, возились в постелях и толкали друг друга.

После возвращения Труляевых и сдачи детей родителям мы с любимой вдвоём пару недель собирали сброшенные оленьи рога вдоль реки Шавлы, живя в таёжных избушках. Рога тогда хорошо покупали коммерсанты и сбывали их корейцам.

И вот, перед тем, как отправиться обратно в Москву, мы сходили в Кызыл-Каю. Кызыл-Кая значит «красная скала». Река Чулышман отступает там от солнопёчного склона, между берегом и склоном – ровные поляны, у воды стоят толстые, очень домашние берёзы. В тени этих берёз перед домом могли бы играть наши дети. Я бы с ними иногда поднимался на красные скалы и обозревал сверху, словно с вертолёта, те места, которые станут для них родными.

Чулышман бежит дальше вниз, к северу, к Телецкому озеру по долине, на которой ещё видны следы древних орошающих каналов. В полусотне таёжных заповедных километров к востоку – Шапшальский хребет, за которым Тува. На юге в высокогорной тундре стоят курганы скифского времени. Вокруг яркий, золотой, масляный Алтай. Лес полон звериных тайн, воздух сухой и бодрый, и за год едва ли насчитаешь месяца два пасмурных дней.

Я показал любимой невидимые пока стены дома, мы постояли у дверей, окинули взглядом то место, где будет стайка для коровы, где огород, присмотрелись к будущей летней кухоньке, обнесли наш участок оградой. Я даже начал стаскивать в сторону валявшиеся на дворе берёзовые ветки. Поглядели на воду, которая быстро бежала мимо нашего возможного дома, и я заволновался, как бы будущие дети не загремели с галечного уступчика в коварный стремительный Чулышман.

На обратном пути я рассказывал ей, как зимой Колька Колпаков на тракторе стаскает по льду сюда, в Кызыл-Каю, брёвна для постройки. Как будет пахнуть смолой наше новое жилище. Как к нам в гости на рыбалку будет приезжать из Язулы Альберт Кайчин, мой старый друг, которого она тоже очень любит. Я даже честно предупредил заранее, что в зимние короткие дни солнце слишком быстро скрывается за склонами узкой и глубокой долины, но уют этого дома пересилит все маленькие возможные неудобства, и шум Чулышмана станет для нас необходимым звуком, без которого мы будем скучать.

Любимая задумчиво слушала, но, насколько я знаю из её объяснений, ей важнее не то, что именно я говорю, а то, как я это делаю. Наверное, я говорил недостаточно твёрдо и ответственно.

Нам так и не довелось больше оказаться в этом чудесном месте.

Сон-остров гораздо ближе к Москве, чем Кызыл-Кая, на две с половиной тысячи километров ближе.

По величине остров ненамного больше полян Кызыл-Кайи. Он закрывает от ветра бывшую деревню Сон-остров, где раньше отсыпались во время долгих штормов мореходы. От этого ли его так назвали или так пытались объяснить название, пришедшее из финского, саамского или вообще какого-нибудь вымершего языка? Для меня это место и вправду больше связано со сном, чем с действительностью, – гораздо чаще я видел его во снах, чем наяву.

Впервые я оказался здесь с отцом, когда мне было десять лет, и дома деревни Сон-остров тогда ещё стояли совсем целые, палисадники были огорожены заборчиками со штакетником, только стёкол кое-где не хватало в окнах. Открытые двери поскрипывали, дворы заросли высоким иван-чаем, и когда его розовые метёлки колыхались под ветром в сумерках, казалось, что возле домов кто-то ходит. Мы ещё парились с отцом в чистой и просторной бане по-чёрному, отмывались после долгого байдарочного похода.

Потом Сон-остров мне часто снился, особенно, когда умер папа.

То, что отец подарил мне это место, говорило в пользу того, чтобы возводить главную постройку моей жизни именно здесь, наследовать то, что оставлено мне моим родителем вместе со светлым горизонтом Белого моря, китами-белухами, которых можно видеть с острова, нерпами, треской, полянами белого мха в лесу и низким, плоским, совсем непохожим на купол северным небом.

В кладбищенской тишине леса возле Попова озера ещё торчат кое-где восьмиконечные кресты с вырезанными именами и двускатными, покрытыми лишайником кровельками, подгнивают с земли, приваливаются от усталости к деревьям. Падая на землю, эти лестнички Иакова становятся похожи на