«Если», 2016 № 03 - Журнал «Если»

Однако не технологические проблемы меня угнетали. Прорвет — починим. Трудности мы, слава богу, научились преодолевать. Угнетали меня перемены, которые именно в эти дни начали ощущаться в Летте. С ней явно что-то происходило: сквозь знакомую домашнюю оболочку проступал совсем другой человек. Должен сказать, что в Летте и раньше присутствовали некие странности. Некий внутренний сдвиг, отдаляющий ее от меня. Еще до первой вспышки чумы, когда контакты с морлоками не были так ограничены, она набрала в подземной библиотеке множество книг — в основном художественных альбомов из серии «Великие города», где мало текста, но много красочных иллюстраций, — и подолгу рассматривала их, устроившись на тахте. Причем погружалась в это занятие так, что порой не слышала, что к ней обращаются. А когда я как-то спросил, что она там такого нашла, загадочно ответила:

— Цветущую сложность. — Впрочем, заметив непонимание у меня на лице, пояснила: — Красочное многообразие. Каким изумительно ярким когда-то был наш мир…

Меня это удивляло. Лично я, глядя на те же самые иллюстрации, не замечал ничего, кроме аляповатого нагромождения красок. От их чудовищной пестроты у меня начинала болеть голова.

К тому же я дважды был в так называемых заготовительных экспедициях и видел своими глазами, что этот мир представляет собой сейчас: скопище оледенелых камней, погруженных навечно не в сон, но в смерть. Трудно было представить, что в этих пасмурных кенотафах, в этих погребальных трущобах кто-то мог жить. Они давили на меня душной, унылой тяжестью. А Летта — вот, ничего. Разглядывала их часами. Она даже выпросила у морлоков некий древесный листок, странно разлапистый, цвета остывающего огня, и, залив его синтельдом, водрузила на стену. Средь белых и синих панелей нашего дома он выглядел, точно догорающая звезда.

Правда, сейчас все стало гораздо хуже. Летта работала на очистке хлореллы и уставала, я думаю, нисколько не меньше меня. И все равно — проснувшись иногда среди ночи, я обнаруживал, что она бесшумно перебралась на тахту, перед ней очередной раскрытый альбом и она лишь встряхивает люминофор, который при нынешней температуре то и дело норовил заснуть. Бесполезно было ее окликать в это время. Ни ментальных, ни звуковых обращений Летта не воспринимала. Точно голос мой, обессилев со сна, не долетал до нее, а где-то на полпути, как пар от дыхания, растворялся в воздухе. Но это еще бог с ним. Это я еще мог, стиснув зубы, перенести. А вот когда Летта внезапно сама поворачивалась ко мне и смотрела глазами, полными светлого холода, будто не понимая, что я здесь делаю, у меня начинали, как ледяные, похрустывать мышцы лица, а мозг слипался в тяжелый, подтаивающий, бугристый, мутный комок. Я отворачивался и притворялся, что сплю, хотя в действительности просто лежал, как в обмороке, и ждал неизвестно чего.

Так продолжалось до дня Первых Птиц. Сам праздник из-за аврала был, разумеется, сильно урезан. Праздник Первого Дерева, например, когда на площади в самом центре был торжественно высажен саксаул, отмечался три дня и запомнился мне непрерывной и нарастающей радостью. Еще бы: это была крупнейшая наша генетическая победа. От обороны мы перешли в наступление, начав создавать новую биоту Земли. Недалеким казался тот миг, когда над снежной равниной поднимутся саксауловые леса, развернут кожистые синие листья, внутри которых течет сладкий сок, и образуют собой среду, пригодную для трав, животных и насекомых. Конечно, все это еще предстояло создать, еще предстояло самое трудное — связать все в единый ценоз, но первый шаг к трансформации биосферы был сделан. Во всяком случае, пробные высадки мхов, грибов и лишайников начались уже год назад.

Сейчас мы не могли отдать ликованию целых три дня. Было объявлено, что церемония в этот раз продлится не более часа, после чего каждый должен вернуться на свое рабочее место. И все равно, когда мы с Леттой взобрались на ступени Дома Собраний — несколько в отдалении, зато какой вид! — у меня дух захватило от открывшейся перед нами картины. Снежная равнина, простирающаяся до горизонта, яркое солнце, синие тени, воплощающие собою мороз, и такие же синие, голубые, аквамариновые узоры — на панелях, на крышах, на арках, на галереях жилых домов. Морлоки не раз упрекали нас за хроматическую монотонность. Действительно, синтелед — это его структурная данность — можно окрашивать только в такие цвета. Как, впрочем, и ткань (его разновидность), из которой проращивается одежда. Синий и белый — вот весь наш визуальный диапазон. Но до чего гармонично он выглядел среди снега и льда! Какое пространство он создавал, какое ощущение света! Не сравнить с душными красками подземелья. Я помнил, как при моем первом экскурсионном спуске в Аид (это было еще до чумы, лет восемь или десять назад), мне просто ударили по глазам ядовито-зеленые, сумрачно-красные, мертво-коричневые угнетающие тона. Как будто на меня обрушился небосвод. Я чуть сознание не потерял.

Не зря Аид назвали Аидом.

Нет, лучше жить наверху!

Думаю, что и остальные чувствовали то же самое. А когда генетики вынесли в клетках чаек, когда извлекли их и подбросили в небесную высь, когда бирюзовые с синим отливом птицы поплыли над городом, осматриваясь и описывая идеальные геометрические круги, вся площадь, все три тысячи человек вскинули руки. Это было как знак того, что теперь нам принадлежит и небо — не только земля. Мы будто сами летели — в морозном солнце, в хрустальном воздухе, — и для нас больше не существовал горизонт.

Тысячи горл одновременно выдохнули:

— Ура!..

Я не удержался и обнял Летту за плечи:

— Смотри, смотри, какие они красивые!.. Смотри, как они великолепно летят!.. Ну что же ты отворачиваешься — смотри, смотри!..

Кажется, я даже подпрыгивал, будучи не в силах сдержать восторг.

— Какие они жалкие, — высвобождаясь, ответила Летта. — Какие они искусственные, зализанные, словно выточенные изо льда. У них ведь даже вместо крови — перфтан. Впрочем, как и у нас.

Я изумленно уставился на нее.

— Ты что?

— Не видел ты настоящих птиц. Хоть бы альбомы мои полистал…

Я неожиданно разозлился.

— Ну да, все настоящее — у морлоков. А между прочим, птицам у них вообще негде летать. И кстати, я видел настоящую птицу. Я видел курицу. Запах от нее, знаешь какой?

— Ладно, я, пожалуй, пойду, — сказала Летта.

— Куда? Праздник же… Есть еще полчаса…

— Пожалуйста, не ходи за мной!

Она сбежала на площадь и растворилась в толпе. Секунды две или три мне казалось, что я различаю ее в бурлении синих комбинезонов.

Потом ее заслонил лес рук.

Я повернулся и принципиально пошел в