Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Время перемен». Часть 1 - Альманах Российский колокол

выиграл грин-карту в начале девяностых и всей семьей поехал в США. Видно, кто-то наверху решил отплатить ему за потерю двух дядей, Самвела и Артура, и, конечно же, за смерть дедушки Додика. Он стал доктором медицинских наук, одним из ведущих специалистов с мировым именем в области нейрохирургии и поселился в Майами. В разговорах с Николаем Бурмистровым он часто вспоминал Кентау, своего покойного дедушку Додика. Давид рассказывал, что он любит ночами гулять по океанскому берегу, особенно когда в океане бушует шторм. Ему кажется, что души дедушки Додика и двух его дядей, Самвела и Артура, спускаются с небес и разговаривают с ним на гребнях океанских волн. Они кричат ему: «Давид, будь счастлив, здоров и богат!» Потом с грохотом бьются о берег, снова поет сильный океанский ветер: «Чиндыр, пындыр, запупындр».

Однажды в разговоре Давид стал ругать дядю Сеню. Говорил, что он жестокий и злой, что именно он послал на смерть его родных. Это очень не понравилось Николаю Бурмистрову, и он сказал ему:

– А причем тут дядя Сеня? Что, твой дедушка Додик не понимал, что такое понятие «вор в законе»? Он думал, что самый умный и самый хитрый. Но, как говорится, на хитрость есть другая хитрость.

– Ну, дядя Сеня мог бы подать в суд на дедушку Додика, и его бы просто посадили на пять лет с возмещением ущерба, как это делается в цивилизованных странах. А он поступил с ним жестоко и не пожалел, обрекая его на смерть, – ответил Давид.

– Ну а кто и когда жалел самого дядю Сеню? Прежде чем кого-то судить, сам побудь в его шкуре. Попробуй стать в десять лет кулацким выкормышем. А в двенадцать попасть в сталинский ГУЛАГ, а потом на фронте пройти от Сталинграда до Будапешта, и все в штрафбате. Помню, пацаном как-то раз спросил его:

– Что это у тебя, дядя Сеня, за нашивки такие на пиджаке?

А дело было как раз перед баней.

– Пойдем в баню, и я тебе все расскажу.

А в бане он разделся и стал рассказывать:

– Вот видишь, сквозное пробитие в плече. Это тяжелое ранение, я его в Сталинграде получил. Это желтая нашивка. А этот шрам посреди живота – это тяжелое осколочное. Это под Курском от немецкой мины, тоже желтая нашивка. А на спине шрам – это под Бобруйском от немецкого снаряда осколок меня шандарахнул. Это красная нашивка. Ну а эти два легких в левую ногу. Одно в Польше, под Краковом, а второе в Венгрии пулевое от «Шмайссера». Нашивки с пиджака спороть можно, а вот шрамы с тела никогда. Теперь понял, что такое две желтые нашивки и три красные?

И после такой жизни он разве сможет кого-то жалеть? – сказал ему Николай Бурмистров.

– Но ведь мой дедушка Додик не знал, что дядя Сеня вор в законе, а в наколках он плохо разбирался, – ответил Давид.

– А незнание законов и понятий не освобождает от ответственности за содеянное, – отвечал Николай Бурмистров.

– Я понял вас, Николай, вы такой же, как и он, злой и жестокий. И мне неприятно с вами общаться, – сказал ему Давид Асулян.

– Что тут скажешь? Хозяин – барин, как скажешь, так и будет. Дядя Сеня, конечно, жестокий, но справедливый и слово свое держал всегда, – ответил Николай Бурмистров.

Больше Давид Асулян не звонил ему никогда. Но в памяти Николая Бурмистрова дядя Сеня, хоть и был вором в законе, остался светлым, добрым и справедливым. Помнил он, как рассказывал дядя Сеня про своего дедушку Матвея. Дядя Сеня любил своего деда, помнил, как ходил с ним на охоту, по грибы и на рыбалку. Как пили на ранней зорьке парное молоко. Помнил он и то, что деда Матвея расстреляли в 1938 году в бутовских лагерях за антисоветскую пропаганду и агитацию. А на всю семью поставили клеймо: член семьи врага народа (ЧСВН). А потом уже на зоне в 1940 году его вызвал к себе оперуполномоченный капитан Гудимов и предлагал ему отречься от своего деда Матвея. На что дядя Сеня ответил:

– Конечно, гражданин начальник, вы можете меня поставить к стенке, если я не отрекусь от своего деда Матвея. Воля ваша. Но если сегодня я отрекусь от своего деда Матвея и предам его память, то завтра продам свою Родину. А ни того, ни другого я делать не хочу и не буду.

– Ступай. А отрекся бы, глядишь, по условно-досрочному освобождению вышел и уже через полгода на свободе рассекал, – сказал ему оперуполномоченный капитан Гудимов.

– А мне, гражданин начальник, все это в падлу. От родни и Родины отрекаются только петухи, – ответил дядя Сеня капитану Гудимову.

– Ступай в свой барак и на вечернюю проверку не опаздывай, – сказал ему капитан Гудимов, потом подошел к окну и долго смотрел дяде Сене в спину, думая о своем.

Но один урок, который преподал дядя Сеня Кольке Бурмистрову, тот усвоил на всю жизнь.

– Никогда не води дружбы с блатными, никогда не играй с ними в карты и не имей с ними никаких дел, до хорошего это не доведет, – говорил ему дядя Сеня.

Но на самом деле дядя Сеня тяготился своей ношей вора в законе и всегда хотел жить с семьей, чтобы были у него дети и внуки и в его растерзанной жизнью душе жило одно крестьянское счастье. Он часто вспоминал деда Матвея, отца, мать, братьев и сестер. Хотел пахать и сеять, ходить в лес на охоту, но шар номер тринадцать ударил в его судьбу, и ничего он с этим поделать не мог. Правда, где-то по дешевке он купил старенькую автомашину марки «Победа». Урки выкрасили ее в черный цвет, поставили новый движок, новую резину и бампера, горевшие хромом. Да, машина «Победа» – это не просто машина, а машина-песня: просторная, мягкая, маневренная, а работу двигателя в кабине даже не слышно. Колька Бурмистров любил с братаном кататься на «Победе» вместе с дядей Сеней и дядей Пашей, особенно на 9 Мая, когда дядя Сеня садился за руль своей до блеска начищенной «Победы», и они ехали в Дворец культуры, где были накрыты столы, за которыми сидели ветераны, все с медалями и орденами. Да, как ни крути, а лучше, чем Высоцкий, про эту ситуацию не скажешь:

Считает враг: морально мы слабы,

За ним и лес, и города сожжены.

Вы лучше лес рубите на гробы —

В прорыв идут штрафные батальоны.

– Ну, что молчишь? – вдруг