Традиции & авангард. Выпуск № 2 - Коллектив авторов

любую тайну разгадать, разоблачить, свести к примитиву, к унылой и неопровержимой математике.

Хейердал развенчал легенду острова Пасхи – но не всю и не до конца.

В последующие недели я в этом убедился.

Тот день – второй – закончился удивительно.

Окно моей комнаты выходило на пустырёк шагов двадцать в поперечнике, сплошь заросший густейшей травой выше колена; едва я, уставший от чтения и от боли в заднице (велосипед – снаряд серьёзный), смежил глаза, как услышал: нечто огромное, бурно вздыхающее, пришло и зашуршало, засопело, зафыркало и затопало; выглянув в окно, я обнаружил перед собой на расстоянии вытянутой руки морду лошади.

Латиноамериканский свободный выпас применялся не только в отношении рогатого скота – для всех домашних животных вообще.

Лошадь – длинноногая, гладкая – пришла под моё окно устроиться на ночлег.

Я сунул ей кусок хлеба – не взяла, посмотрела равнодушно, отвернулась (на кой ляд мне твой хлеб, ежели я на свободном выпасе!), поразмышляла, затем улеглась на бок в двух метрах от моего подоконника и затихла.

Так мы оба с нею заснули, практически рядом, разделённые лишь дощатой стеночкой.

От лошади веяло покоем, я ей позавидовал.

На некоторое время мне самому захотелось стать лошадью с острова Пасхи.

Той ночью мне приснилось родное село Узуново, пацаны в тренировочных штанах, заправленных в сбитые кирзачи, с круглыми рязанскими лицами.

Несколько следующих дней я израсходовал на пешие походы по столице острова и окрестностям.

Раз в неделю здесь устраивали специальный концерт для туристов, с танцами и исполнением песен под гитару укулеле. Я не пошёл смотреть и вообще держался от туристов подальше, меня бесила мысль, что я сам – ебучий турист, такой же богатый обыватель, явившийся сюда, чтоб развеять буржуазную скуку.

Это был самообман, конечно.

В общем народ рапа-нуи жил ничего себе, благополучно. По острову ездили две дюжины потёртых японских джипов-грузовичков, центральные улицы были замощены булыжником; здесь имелась полиция в белогвардейских фуражках, здравоохранение, школа и детские сады; ближний к моей гостинице детский сад назывался «ХареНгаПоки», что значило «счастливый ребёнок».

Я нашёл скромный особнячок с широкими окнами и доской с надписью «парламент» – то был местный центр власти, аналог Кремля. В отличие от Кремля особнячок был закрыт на висячий замок.

На соседней улице возвышался скромный католический храм, а неподалёку были несколько сувенирных лавочек и местный географический музей.

В музее я провёл целый день, сделал множество фотографий и записей, и пять раз пожалел, что скверно читаю по-английски.

Цены в сувенирных лавках были совершенно ломовые; обильно предлагались к продаже разнообразные копии ритуальных крючков «мангаи» – тех самых, вырезаемых из костей врагов. Островитяне то есть никак не стеснялись своего кровавого прошлого. Впрочем, я бы тоже не стеснялся. В моей жизни был период, когда я был готов не только убить своего врага, но и съесть его.

Поедание плоти поверженного оппонента – известная мистическая практика многих народов мира.

А уж выточить из кости неприятеля полезный в хозяйстве предмет – вообще святое дело.

Глупо стыдиться собственной жестокости, она есть обратная сторона любви.

В конце концов я всё-таки потратился – купил за двести долларов здешнее национальное оружие, боевое весло: хочешь – на лодке плыви, хочешь – по голове бей.

Мне было трудно представить сражения с использованием боевых вёсел, но рапа-нуи явно любили подраться. Известно, что в начале XIX века, в царствование императора Александра Первого, к острову подошёл русский корабль «Рюрик». Однако аборигены не дали гостям высадиться: несколько сотен бойцов собрались на берегу бухты Ханга-Роа и организовали оборону. Русским кораблём командовал легендарный капитан Отто Коцебу, сподвижник Крузенштерна – он решил не доводить дело до греха, отменил десант и развернул судно, совершенно не расстроившись: в том плавании капитан Коцебу открыл в Тихом океане четыреста островов, доселе неизвестных.

Вечерами я сидел на берегу, глядя в океан, и думал: с востока заселён этот волшебный остров или с запада – как можно на утлой лодочке преодолеть практически бесконечную водяную пустыню?

Тур Хейердал преодолел, но он был энтузиаст-одиночка, чрезвычайно смелый человек. В девяностые годы сказали бы «беспредельщик», а в десятые годы – «отстреленный».

Здесь, однако, речь шла не о подвиге единичного смельчака, но о миграции целых народов. Тысячи мужчин, женщин и детей на флотилиях из сотен лодок и катамаранов легко перемещались на расстояние в четыре и пять тысяч морских миль – дальше, чем от Москвы до Иркутска.

Размах этого действа завораживал меня.

С другой стороны, размышлял я далее, если столетиями сожительствовать с океаном, если знать его норов – отчего же не переплыть его?

Если здешнего островитянина, смуглого рапануйца, поместить вдруг в середину среднерусского леса, в глухой еловый бор, звенящий комарами и осами, где нога по колено утопает во мхах, островитянин тоже, наверное, замрёт, окаменеет в суеверном страхе: как тут можно выжить?

А я выживаю легко.

Каждый вечер я выбирался на окраину города, на капище, ложился на тёплую землю, в траву, устраивал под голову рюкзак – и смотрел, как в телевизор.

Северный человек вроде меня с изумлением и восторгом наблюдает ночное небо южного полушария.

Звёзд слишком много, они слишком яркие, их комбинации неопределимы.

Млечный Путь изобильный и густой, чётко делит купол на две части.

От истуканов веет реликтовым угрюмством.

Побитые эрозией, обточенные ветрами и дождями, ночью на фоне звёзд идолы выглядят просто скалами, порождёнными природой, но их рукотворность очевидна, и заключённое в них некое древнее содержание хорошо чувствуется: от них исходит энергия, мана.

Не видно ни их глазных впадин, ни их длинных носов.

Звёзды ничего не освещают, кроме самих себя. Небо светится, но поверхность земли тонет в чернильном мраке. Я не угадываю собственную вытянутую руку.

Проходит какое-то время; может быть, пятнадцать минут или три часа.

Лежать удобно, земля тёплая, её слой слишком тонок, за жаркий день она прогревается вся; меньше метра глубины, а дальше – мягкий камень, дырчатый чёрно-серый вулканический пепел, слежавшийся за сотни тысяч лет.

Когда созерцание надоедает, я встаю и ухожу.

Кромешный мрак, я с трудом нащупываю тропинку, дважды спотыкаюсь о камни и падаю, защищая ладонью лицо, чтоб не разбить его.

Камни повсюду – всевозможные куски вулканической лавы, остроугольные. Если неудачно упасть – можно сильно пораниться.

Я иду медленно. Впереди примерно в полутора километрах светятся огни Ханга-Роа. Я держу направление на эти огни.

Мне тут нравится. Я прихожу сюда каждый вечер.

На это капище или на другое – их несколько в ближайшей округе. До каждого проложена или тропа, или грунтовая дорога – я побывал везде.

От скуки я закуриваю и в свете загоревшейся зажигалки вижу: ко мне приближаются две фигуры.

– Хэлло, –