Альманах «Российский колокол» №2 2020 - Альманах Российский колокол

Петров знал: за ним поминутно следят, за дверью приставлены офицеры гестапо.

И одиночество раздирало его на куски. Одиночество человека в безвыходном положении. Одиночество одинокого человека в нацистской стране.

Ирина Листвина

Родилась 23.04.1944 в Новосибирске. В трехмесячном возрасте была доставлена родителями в эшелоне в послеблокадный Ленинград.

Окончила ЛИТМО (1966 г.) и 4 курса вечернего отделения филфака ЛГУ (1970 г.). Работала около 20 лет техническим переводчиком на одном из ленинградских НПО.

В первые годы перестройки испробовала ряд новых профессий – от замещения библиотекаря в Доме творчества писателей в Комарово (плюс договорная переводческая работа) вплоть до рассылки финских детских Библий во все регионы РФ, но разнообразие длилось недолго.

В 1996 году увезла тяжелобольного отца лечиться в Израиль, где и осталась с семьей в г. Хайфа. В 2010 году вернулась в Санкт-Петербург на несколько лет. В настоящее время живет то в г. Хайфа в семье сына, то в Санкт-Петербурге.

Недавно в издательстве «Геликон+» при участии «Реноме» (СПб.) вышли две книги И. И. Листвиной: «Гербарии, открытки…» и сборник стихов «Прогулки вдоль горизонта». В 2019 году отрывок из «Гербарии, открытки.» был опубликован в альманахе «Достояние» (Иерусалим), имеется несколько других журнальных публикаций. В настоящее время в издательстве «Нестор-История» выходит сборник стихов «Предвестья».

5. Хроники Твилики

О братике

«…Однажды наступил день, когда родителям отказали в просьбе принять Иринку сразу и дедушка, и тетя Соня. Они разошлись во мнениях с отцом настолько, что это «пошло на принцип». Это было неслыханно, но и случай был уму непостижимым. Решался вопрос о том, родится или нет у мамы второй ребенок, малыш. Дедушка настаивал как только мог, тетя Соня просила за него и умоляла, мы (Ина-Иринка) с Юной «за него плакали», так всем нам хотелось, чтобы он родился наконец. А мама, совсем больная после операции на груди, настаивала и плакала больше всех. Но отец был категорически против появления, как он говорил, «двух сирот». Что он имел при этом в виду, осталось непонятным, никто ничего не объяснял. И об этом на две недели замолчали, а потом сказали, что он родится, только нужно, чтобы меня (нас с Ир) не было дома. И нас повезли к Вайнсонам, которые согласились на это в лице скрытной гномврихи тети Эммы.

О, что это был за день, а потом и вечер! В доме Вайнсонов разыгрался страшный скандал на много часов, и неизвестно, из-за чего.

Тетя Эмма кричала голосом убийцы-чревовещателя и швыряла в бедного дядю Мишу дымящимися сковородками, заставляя его что-то жарить, а он совсем не хотел… Кричала даже так, как будто собиралась освежевать и изжарить его самого. Это было совсем как в аду, а она была там своей, одной из чертовок. А сковородки попадали куда угодно: и на постели, и на пол, оставляя черные пятна сажи. (Но только не на мебель, а значит, она не совсем еще сошла с ума.)

Я спряталась в их маленькой спальне, а Ляля (их дочь на три года меня старше) накричала на мать и убежала к своей подружке-кузине Лиле, жившей неподалеку, а меня не позвала. Я легла на кровать, свернувшись клубочком, и плакала.

Как не хватало мне мамы, или соседки (Юриной мамы) тети Мареи, или хоть нашей черно-беленькой Мурочки, которая тоже умеет утешать: трется, мурлычет, что-то и как-то обустраивает вокруг, как в гнезде. И боль, и обида начинают проходить.

… Потом зазвонил телефон: это отец сообщал, что он сейчас заедет за мной и что мама уже дома. Тут тетя Эмма сменила гнев на милость и стала радоваться неизвестно чему, но крайне злорадно. Мне она крикнула громко, как заводной попугай: «Никакого братика у тебя не будет!» А потом все моментально убрала, вычистила, выгладила и пригладила, раскрутила бигуди, причесалась и стала накрывать на стол к чаю. Дядя Миша пошел тем временем в спальню и стал меня (бедная Иринка давно уже была в обмороке) успокаивать, воспользовавшись перерывом и тишиной. Мне было его очень жалко, а ему – меня.

Если меня захотят нанять в гномврихи за сохранение имущества или даже за все золото гномов, я ни за что не соглашусь, хотя безо всего и одной жить очень грустно тоже.

…Все, приехал отец, он здоровается, улыбается, но он мрачен как туча, этот сфинкс, ведь я его знаю. Нам надо спешить к маме, предложенного чая мы не пьем. А дома мамы еще нет и никого нет, отец едет за ней. Я стрелой бегу за Муркой, которую категорически нельзя к нам приводить сегодня. Беру ее на руки и с ней (а это очень трудно, она возражает) забираюсь на шкаф. Там она, кошечка, черно-белый комочек, ушки бантиком и хвост, вдруг успокаивается и начинает утешать и «утишать» меня. И мы с ней неожиданно засыпаем от горя, нам даже не жестко и не пыльно.

А потом приходят они и она спрашивает: «Ты уложил Иру?» – а он отвечает: «Кажется, да.» И она сразу идет звонить этой ужасной тетке Вайнсон.

А я потихоньку спрыгиваю на тахту, и Мурка за мной. И как ни странно, мы незамеченными переходим в мой угол, чтобы бесшумно лечь там под одеяло, на нас никто не обращает внимания, и мы опять засыпаем в слезах (Ир – еще без сознания, я – спрятав Мур-рум под покрывало).

Завтра понедельник, первый класс школы, вставать придется самой вслед за отцом, мама больна, и я незаметно выпущу Муру в коридор.»

Нужны ли объяснения? Пожалуй, нет, только два слова о том, что у мамы недавно вырезали опухоль груди (цистэпителиому), пока еще доброкачественную. Но сказали, что неизвестно, как будет дальше. И врач сказал, чтобы у нее все было приготовлено для рождения маленького ребенка, но дал понять, что рождаться ему на самом деле и необязательно. Это объясняет слова отца про «двух сирот» и какую-то мачеху, после которых мама была вынуждена с ним согласиться. Хотя ей это было крайне тяжело: и не по душе, и шло против всех ее представлений и правил.

«Иринка считает, что я вся помещаюсь в ней, так как я меньше. Да, она умнее, живее и сообразительнее, она больше меня, и она быстрее, без задержек, растет. Так что я и правда, похоже,