Redrum 2016 - Александр Александрович Матюхин

тех англосаксов, которые слушали «Беовульфа» от бардов, Грендель и драконы были непреложной реальностью — может быть, они и не сталкивались с ними в реальной жизни, но верили, что их деды (или прадеды) с ними встречались.

На этом и остановимся, как на «рабочем», пусть и не исчерпывающем определении: хоррор — это рассказ о мистических событиях, призванный напугать слушателя, не смотря на то, что он, слушатель, по-настоящему не верит в реальность этих событий.

Ким Ньюман, критик, много писавший о жанровом кино и литературе, объединившись со Стивеном Джонсом, возможно, самым авторитетным современным редактором, выпускающим антологии хоррора, написали монографию, в которой предоставили современным писателям прокомментировать классические хоррор-произведения. Начинается их список с… «Доктора Фауста» Кристофера Марло и «Макбета» Уильяма Шекспира. Интересно, что по формальным признакам к хоррору обе пьесы отнести можно: в первой есть дьявол и хватает примеров колдовства, во второй — и вовсе действуют ведьмы и их богиня, Геката. С другой стороны — и по постановкам «Макбета» это проследить не сложно — чаще всего долю сверхъестественного в этом произведении пытаются уменьшить: к примеру, сцену с появлением Гекаты часто вообще пропускают.

А с точки зрения нашего, приведенного выше определения, — это еще вопрос, являются ли эти памятники драматургии хоррором в чистом виде. Неизвестно, верил ли сам Марло в возможность сделки с дьяволом, но часть его аудитории наверняка считала это вполне возможным. Точно так же и Шекспир мог не верить в ведьм, предсказания и шабаши — но король, вниманию которого и предназначалась эта пьеса, писал трактаты по демонологии и ведьмовству. Так что аудитория великих драматургов вполне могла воспринимать эти рассказы как вполне реалистические.

Интереснее, мне кажется, другое: наши британские соратники по увлечению, совершенно не смущаясь, записывают Шекспира, основателя английского литературного языка и светило мировой драматургии, в авторы «ужастиков». Русские литературоведы в схожей ситуации стыдливо отводят глаза и идут на что угодно, лишь бы не дать замарать святые имена классиков.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Аршином общим не измерить…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Давно пора бы, вашу мать, умом Россию понимать…» — примерно так в свое время выразился известный поэт-иронист Игорь Губерман. Хм. Что ж… Давайте попробуем, как это мы уже проделали с «Беовульфом», вспомнить несколько сюжетов.

Человека проследует злой дух, ожившая статуя…

Мужчине отрезает голову трамваем, и писатель детально и со вкусом выписывает все подробности трагического события…

Ведьма превращается в зомби и преследует того, кто пытается упокоить ее дух…

Уверен, вы узнали перечисленные сюжеты, но… Как?! Это хоррор? Но это же классика, да? Там же дело совсем не в этом! Там глубокие мысли, широкое содержание… Покажите, пожалуйста, мне у серьезного литературоведа определение хоррора, в котором указано «произведение, которое относится к этому поджанру, обязано быть тупым и бессодержательным». Тогда я соглашусь, что «Медный Всадник», «Мастер и Маргарита» и «Вий» никоим образом к этому низкому жанру не относятся.

Более того, подобно тому, как большинство лингвистов, кажется, сходятся на том, что родоначальником современного русского литературного языка стал Пушкин, я бы сказал, что родоначальником русского хоррора мог бы стать Гоголь — если бы этого передового, тонкого и сильного писателя не погубила литературная среда того времени.

Возьмите, перечитайте его первую книгу — пресловутую поэму «Ганц Кюхельгартен». Там совершенно серьезно описывается мертвец, встающий из гроба — с полной опорой на немецкий романтизм. Впрочем, в подобной стилистике работал еще Жуковский с его мистическими балладами — это как раз была не новость для русской литературы. Новостью было скорее то, что умница Набоков в своем эссе о Гоголе обозначил как «природную украинскую жизнерадостность» — и нотки ее проскальзывали в поэме заменой немецкой романтике, совершенно чуждые. Впрочем, это и правда была довольно слабая «проба пера» — и можно понять, почему автор пытался уничтожить тираж уже изданной книги.

А вот «Вечера на хуторе близ Диканьки» — это уже мощное, хотя и несколько неровное в композиционном плане произведение, с точки зрения хоррора — безусловно, новаторское. Расскажите-ка мне, а кто в те годы мог похвастаться сборником мистических повестей, густо замешанных на национальном фольклоре и быте, да к тому же предельно разнообразных стилистически? Ну, на самом деле можно упомянуть тех же немцев — Гофмана и Гауфа, например. Но Гоголь был все-таки ощутимо разнообразнее и сильнее опирался на национальный фольклор. Не стоит забывать при этом, что украинские обряды и сказки не были для него повседневностью, которую он хорошо знал и потому использовал в творчестве. Подготовка к этим повестям потребовала от него специальных исследований, он часто писал своей матери с просьбой прислать нужную информацию.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что могло бы быть…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Напомню, что Гоголь опубликовал «Вечера на хуторе близ Диканьки» в 1831–1832 годах, а «Дракула» Брэма Стокера, с которого и принято отсчитывать хоррор как таковой, вышел в 1897 году. И тем не менее — у Гоголя мы уже находим многие приемы, характерные для последующего жанра «ужасов» и заметное разнообразие стилистики и атмосферы. Даже само отношение к мистическим силам явно различается от истории к истории: где-то они кажутся всесильными и могучими, как в «Страшной мести».

Эта повесть обладает запутанным сюжетом, в ней можно проследить влияние немецкого романтизма и на ее страницах совершенно серьезно подается противостояние злобного колдуна и могущества христианства. При этом в других повестях сборника — совсем другое настроение: в «Пропавшей грамоте» бесовские силы поданы в ироническом ключе, а в «Ночи перед Рождеством» автор посмеивается не только над нечистой силой, но и над служителем церкви.

С другой стороны, в той же «Майской ночи, или Утопленнице», не смотря на иронию по отношению к властям и любовное выписывание выходок молодежи, хватает и настоящей романтики, и жути…. Сцены с ведьмой, знаете ли, и сейчас способны пощекотать нервы.

Чтобы понять всю гениальность работы Гоголя с материей хоррора — жанра, которого, повторюсь, на тот момент в чистом виде еще не существовало — стоит провести эксперимент, который у меня в детстве получился совершенно случайно. Впервые еще школьником читая эту книгу, я случайно то ли пропустил, то ли недопонял один абзац в «Сорочинской ярмарке» — тот, где цыган договаривается с главным героем обвести вокруг пальца родителей его невесты и добиться согласия на брак. И, соответственно, я воспринял всю эту чертовщину с красной свиткой и явлениями говорящей свиньи совершенно серьезно. Попробуйте, перечитайте именно с таким настроением — и вы поймете, что это довольно жуткое произведение. А потом прочитайте, понимая, что все