У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(3) 2018 г. - Альманах Российский колокол

но та ночь до сих пор то и дело возникает в памяти. Я тогда молодой, зелёный совсем был. Последний курс физфака только начался, вся канитель с дипломом и экзаменами была ещё впереди, хотя сквознячок от предстоящих стрессов уже ощущался. Брат как раз только что вернулся из своей первой сибирской командировки. Они с отцом сразу на охоту собрались, а то до заморозков уже рукой подать, а поохотиться всё лето так и не довелось.

Я, конечно же, с ними напросился. Была у меня для этого своя причина. Больно уж хотелось перед одногруппницей каким-нибудь подстреленным зверьём похвастаться. Воспалённая фантазия рисовала меня в залихватском образе молодого победителя с ружьём наперевес и связкой уток или другой зверушкой побольше в горделиво выставленной руке.

Собрались, значит. Приехали на место, расположились, палатку поставили, костёр развели. Костёр – это первое дело в лесу, тем более в сумерках. Мало ли зверь какой выйдет. Охоту решили утром начать, когда глухари поближе подберутся.

Тем временем я пошёл прогуляться. Люблю осень. Со школы – со сладким чаем и вкуснейшей булочкой с изюмом – впитались в меня пушкинские строки: «Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса…» В тот день было именно такое состояние – так называемое бабье лето – природа предчувствует скорое угасание, по утрам в лужах-зеркалах тоненькая изморозь уже мешает в полной мере наслаждаться небесными красками, и потому яростнее накидывается осень на всё более яркие цвета. И в это время лес перестает быть монолитной зелёной стеной, а каждое дерево в нём старается непременно перещеголять соседа. Действительно, иногда становится уныло от такого массового стремления всех и вся казаться уникальными. Но обоняние и осязание обмануть труднее, чем глаза. А без них не почувствуешь истинного настроения осени. Можно долго смотреть на фотографии сентябрьского леса в альбоме, но очарованием его проникнешься только в тот момент, когда раздутыми от волнения ноздрями втянешь тёплый запах прелых листьев, когда сапоги с прилипшими к ним травинками погрузятся в перину из земли и листвы, и когда проснёшься от звенящей тишины в палатке, на которой скопились капельки конденсата. Умиротворённый тихими сумерками, я вернулся к палатке и заснул в ожидании многообещающего завтрашнего дня.

Казалось, я только сомкнул глаза, как вдруг лес буквально сотряс чей-то истошный вопль! Я моментально проснулся, выглянул из палатки. Вокруг была кромешная тьма. Костёр почти догорел. Вокруг никого не было. И снова повторился крик: «Леший! Леший!»

Сон как рукой сняло. Какой к чёрту леший? И не пили ведь ничего!

Гляжу – на фоне леса бегут две тени. Я нащупал ружье и высунулся из палатки в ожидании, что будет дальше.

– Стой! Стрелять буду! – крикнул я, не шутя.

– Не стреляй! – услышал я знакомый голос брата и опустил ружьё.

Следом и запыхавшийся отец подоспел. Вид у обоих был взъерошенный.

– Шутить изволите, господа! Или стряслось что? – пытался я пожурить их немного. – Какого лешего подняли шум такой? Небось всю добычу на завтра распугали.

– Ты нас за дураков, что ли, держишь? – обиделся брат и сказал, махнув в сторону леса: – Своими собственными глазами видели на поляне у раздвоенного дерева.

Потом все набились в палатку и, после того, как, казалось, ничто не нарушало привычную лесную тишину, постарались скорей заснуть. Я дождался, когда в палатке установилось мирное храпение, и, ущипнув брата для проверки, спит ли он или нет, тихонько накинул ветровку, взял ружьё и выскользнул из палатки. Пальцы у меня, честно скажу, словно прилипли к ружью, которое я, на всякий случай, сразу наставил на темноту впереди себя. Было совсем тихо и пугающе пусто. Где-то ухала сова. Куда-то делся тот, горячо любимый мной осенний лес – пышный и лирический, будто дневное представление завершено, погашены огни рампы, зрители разошлись по палаткам, и сцена мгновенно стала походить на склад декораций, реквизита и какой-то непонятной старой рухляди. Осторожно ступая по тропинке, я приближался к мощным елям, за которыми скрывалась злополучная поляна. Сзади меня послышался шорох. Предчувствуя недоброе, я оглянулся. Никого! Продолжали колыхаться потревоженные мной кусты шиповника. Ещё шаг – и щелчок! Я снова оглянулся, посмотрел под ноги и тихонько выругался. Под ногами на земле лежало ружьё брата. Только я наклонился, чтобы подобрать его, на всякий случай, как впереди услышал какое-то сопение и шуршание. Снова выставив ружьё впереди себя, я аккуратно высунулся из-за еловой лапы и обомлел – на пне сидела сутулая фигура с белёсой от лунного света лохматой головой и звериной мордой со злобными глазками. Я хотел было отступить назад, но чудище издало истошный звук, подхваченный эхом, и кинулось прямо на меня. Дальше – как во сне! Указательный палец мгновенно соскользнул на курок и нажал его. Раздался оглушительный выстрел!

Когда на звук выстрела прибежали отец и брат, я ошарашенно стоял на поляне и смотрел на застывшую в смертельном прыжке гримасу на морде росомахи.

Забытая Москва

Москва… Чем откликается это созвучие в нас? О чём напоминает? Что значит для нас? Наименее осведомленные перечислят традиционные символы, знакомые из учебников и туристических буклетов. Вы и без моей помощи назовёте немало таких достопримечательностей. Это верно всё, конечно, но поверхностно. Многие будут уверять, что Москва – денежный мешок, бизнесцентр, в блеске славы современных урбанистических офисов и витрин дорогих магазинов. Иногда такие люди играют в Москву, как в лотерею, порой ставя на карту всё… Они боготворят город, и их кумир, подобно всякому идолу, требует новых жертв. Я не отрицаю это, но есть и другое мнение.

Всё это внешнее, наносное. Москва напоминает старый купеческий особняк, утопающий под сенью сада, давно перестроенный, сбросивший лишние украшения, вставивший в высокие оконные проёмы пластик и сменивший экипаж у парадной на новый автомобиль. И вот уже не птицы в саду будоражат её сны, а гул автомобилей и шум толпы. Модница накинулась на новые украшения – стекло, пластик, неон. Всё это нужно, чтобы произвести нужное впечатление, очаровать блеском старинного особнячка, внутри которого, может быть, совсем иная жизнь. За слоями штукатурки скрывается другая Москва – сердечная, очарованная малиновым звоном колоколов и пением ветра среди шелестящей листвы парков и скверов. Стоит только свернуть с оживлённого проспекта в старые улочки Замоскворечья, как всё сразу меняется. И вот в одной из луж уже искрится озорное детство какого-нибудь академика, а над Яузой склонилась ива, под которой смелая детская рука запускает свой первый в жизни бумажный кораблик! Именно в таких местах живёт душа города, освободившаяся от назойливой рекламы, выматывающих пробок и