Redrum 2016 - Александр Александрович Матюхин

облизнулась, скривилась и снова неподвижно застыла, но уже с другими чертами, еще более жуткими, чем прежде.

Около минуты растерянный Максим стоял на месте, оцепенев от страха, пока мозг подбирал правдоподобную версию случившемуся. «Померещилось» — пришло на ум спасительное объяснение, и упрямый молодой человек тихонько пошел за артистом. Он решил выследить, где живет ходулист, а завтра, когда таинственный незнакомец будет без костюма и палок, — случайно познакомиться с ним. Максим был убежден, что отчужденность и равнодушие артиста — банальная усталость. Никто бы не стал спорить, что трюкачить весь вечер до поздней ночи и при этом не взять ни копейки у зрителей — адски изматывающий труд.

«Искусство во имя искусства и никакой коммерции! — восторгался про себя Максим, преследуя ходулиста. — Я думал, такие люди бывают только в кино и книгах. На что он живет?…Вот умора, если артист — обычный менеджер и никто из его коллег не догадывается о том, что он вечерами дает представления на Панской. Наверно, поэтому ни с кем не разговаривает — чтобы не узнали по голосу. Интересно, кто он? Откуда? Почему раньше не показывался? А, может, приехал из другого города?».

Ходулист, переставляя поочередно конечности, петлял по улочкам, выбирая самые нелюдимые и темные; Максим кружил вместе с ним по старой части города и уже начал думать, что артист никогда никуда не придет. Со стороны казалось, что он заблудился и не может найти дорогу домой. Ходулист возвращался на улицы, по которым уже не раз проходил, забредал в закоулки, попадал в старые дворики, снова оказывался на Панской и уходил в темноту Паркового.

Когда они в пятый раз возвращались к началу пути, Максим собирался раскрыть себя и помочь артисту найти дорогу к дому, но вдруг ходулист свернул на глухую, давно никем не используемую улицу. Асфальт на ней сохранился лишь отдельными островками, и только яркий свет луны помогал Максиму не расшибиться на одной из выбоин. Машины по Хлебной не ездили, люди не ходили, даже бездомные собаки и кошки не бегали. Улица вела к одиннадцати заброшенным кварталам. Несколько десятков двух- и трехэтажных домов уже много лет не видели живых людей. Горожане на каком-то интуитивном уровне избегали самый древний микрорайон города. Отчасти виной этому были те, кто не умел контролировать свои фантазии и не держал язык за зубами. Выдумщики оплели территорию ветхих зданий прочной паутиной зловещих слухов и жутких историй. И все суеверные — а это почти девяносто процентов горожан — хоть в открытую не признавали, но и не отрицали, что старые дома приютили потусторонних жителей. Весомым доказательством нехороших разговоров стало бездействие власти, которая каждый год собиралась сравнять аварийный жилой фонд с землей, и каждый раз ей что-то мешало, не иначе, как злые духи. Максим никогда особо не задумывался, чей это приют — нечисти или чиновничьей безалаберности, в этой части города у него никогда не было никаких дел, а потому она мало его интересовала. Но сейчас он насторожился. Зачем трюкач направлялся в самый гнилой район?

«Шифруется. Знает ведь, что здесь никого не встретит из живых. Сейчас зайдет в одну из развалюх, переоденется, спрячет костюм и выйдет», — быстро нашел объяснение Максим, не отставая от ходулиста.

В начале третьего он следом за артистом, не колеблясь, вошел в темный двор среди обшарпанных домов. Снаружи даже в ярких мистических потоках лунного света они выглядели, как обычные нежилые здания: побитые окна, облупившаяся краска, широкие трещины от фундамента до крыши, обвалившаяся местами штукатурка фасада, несколько матерных надписей. Вид запустения и разрухи не пугал Максима — в конце концов, это лишь непригодные для жизни дома, на месте которых когда-нибудь появятся новые. Однако во дворах мрачных заброшенок все выглядело и чувствовалось иначе. Ноздри Максима с трудом втягивали тяжелый воздух, будто голову укутали плотным шерстяным шарфом. Прежде громкий звук шагов ходулиста теперь с усилием прорывался через толщу тишины. Дома стояли, словно покалеченные чудовища с выбитыми глазами, разорванными ртами, содранной кожей, глубокими гнойными ранами. Внутри затхлых развалюх что-то пульсировало, и с каждым толчком из мёртвых недр зданий выплескивалось все больше душной черной ауры.

Хорошо знакомый с детства, и в тоже время совершенно чуждый, перерожденный во тьме заброшенных кварталов страх пробирался в сердце Максима, ускоряя и замедляя удары в груди, он испытывал молодого мужчину на прочность. Максим впервые боялся чего-то неосязаемого, неясного, того, у чего не было материального воплощения. Ужас нарастал и угасал, пульсировал вместе с тем зловещим, что пряталось в домах.

Максим убеждал себя, что все ему лишь чудится, и, трясясь от страха, продолжал идти через мрачные дворы за ходулистом, который, казалось, стал ниже и толще. Пугающие изменения в артисте Максим списал на обман зрения. Он во всем винил отсутствие электрических фонарей и полнолуние, стальные лучи которого вывернули привычное на изнанку, приукрасили запустение, разбавили тьму дворов, добавив в обыденное необъяснимо-страшное.

Оставив позади еще три двора с заржавевшими детскими каруселями, пустыми песочницами и гнилыми деревьями, Максим уже не мог не заметить то, как изменился артист. Во-первых, ходулист стал ниже на метр с лишним и штанины с рукавами волочились за четырьмя конечностями, оставляя широкие полосы на черной пыльной земле, а во-вторых — некогда просторный гобеленовый комбинезон теперь плотно облегал разжиревшее тело. И капор уже не болтался так расхлябанно, как во время выступления на Панской — то, что скрывалось под грубой шерстью, тоже разрослось.

Артист не обращал внимания на трансформации своего тела — он продолжал идти тем же неспешным шагом в дебри заброшенных районов, будто ничего необычного не происходило. Гобеленовая ткань натянулась до предела, и под напором плоти швы с треском поползли. Лохмотья костюма слетели, освободив массу, и остались лежать в одном из дворов рядом с детской горкой. Оголившееся существо в шерстяном капоре упрямо двигалось вперед, не замедляясь ни на секунду.

Шокированный Максим тоже не отставал, он находился в каком-то исступленном состоянии. Сердце то бешено колотилось, то внезапно замирало, и Максим слабо понимал, что происходит, и зачем он кого-то преследует. Он просто шел следом за тем, кто уже совсем не походил на ходулиста. Рост существа уменьшился в два раза и теперь оно использовало только нижние конечности. На ногах сформировались широкие стопы, они шлепали как ласты, раздувая под собой пыль и вместо легкого «тук-тук-тук» Максим слышал тяжелое «плюх-плюх-плюх»… На укороченных руках выросли огромные кисти со множеством длинных и коротких фаланг. Желтая кожа, как дрожжевое тесто, перевалившееся через кастрюлю, свисало с боков, спины,