Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

героических советских людях, и его ответ на вопрос, кого он считает центральной исторической фигурой (Ленин), и его ответ на вопрос о любимой песне («Вставай, страна огромная…») – тому порукой.

В 1937-м и 1938-м появилась на свет целая плеяда литераторов, зачатых в год сталинского запрета абортов – эти люди осчастливили русскую культуру, но, сколько ни думаю о них, они никак у меня не объединяются в одно поколение.

Это же всё плюс-минус ровесники: Владимир Высоцкий, сценарист Геннадий Шпаликов, писатель Венедикт Ерофеев – тот самый Венечка, а ещё прекрасный поэт Евгений Маркин – их всех давно нет с нами. Но недавно ушедшие Белла Ахмадулина и Владимир Маканин – тех же лет рождения. И живущие с нами, дай им Бог здоровья, Александр Проханов, Андрей Битов, Юнна Мориц и Александр Дольский – того же «призыва».

Когда перечисляешь все эти имена – кажется, что расстояния между ними огромные. На самом деле иные из них могли мимо друг друга проходить ещё в пацанском возрасте на московских улочках.

Бежит себе малолетка Высоцкий – а мимо пробегает малолетка Проханов: сверстники. Может быть, даже в футбол играли в московском дворе. Сталин ещё был живой. Невозможно себе вообразить.

Высоцкий умер очень давно, в позапрошлой жизни.

Он умер до айфонов, до войны на Донбассе, до программы «Дом-2», до первой чеченской и до второй чеченской, до расстрела Дома Советов, до распада СССР, до слова «перестройка».

Алла Пугачёва, которая живёт уже триста лет, ещё не записала своих первых звёздных пластинок – а он уже умер. В год смерти Высоцкого Борис Гребенщиков только-только выпустил свой первый полноценный альбом – а Гребенщиков уже лет пятьсот поёт.

Представляете, как давно умер Высоцкий? Даже второй «Терминатор» ещё не вышел тогда. Сергей Безруков ещё ни одной роли не сыграл. Доисторическое время.

Представляете, если б он дожил до перестройки? Когда все его друзья, за исключением разве что Николая Губенко и ещё двух-трёх, на все голоса закричали о том, как это правильно, что развалилась эта рабская страна – советская, российская, холопья империя, – туда ей и дорога.

Нашёл бы он в себе силы сказать: «Нет, ребята, всё не так!»?

Или сидел бы в день расстрела Дома Советов между Лией Ахеджаковой и кем там – Собчаком? Кохом? Бурбулисом? – и говорил бы: «Да, надо раздавить гадину!».

И Борис Абрамович Березовский вручал бы потом Владимиру Семёновичу государственные награды и первое собрание сочинений в золотом тиснении.

И Борис Николаевич Ельцин обнимал бы Высоцкого за плечо беспалой рукою и рассказывал бы на ухо, улыбаясь своей удивительной, во всё лицо, улыбкой, как они, партийцы, уже знавшие, как всё будет, слушали его «Охоту на волков» в бане и пили за свободу, понимаешь? «За нашу, Володя, с тобой свободу!»

Так было бы? – вот таким резонным вопросом задавался я.

И сделал вывод: хорошо, что не дожил. Не дожил – и выжил в итоге.

А если б он ещё и до наших дней дотянул? Года до 14-го, в котором сами знаете, что началось.

Нет, с одной стороны, другу Высоцкого – Михаилу Шемякину – всё понятно и про крымнаш, и про всё остальное. Всё отлично у Шемякина уложено в голове.

С другой стороны, зашёл я как-то в ЦДЛ в 2014 году, а там сидят Игорь Кохановский и литератор Дмитрий Быков – кажется, это был последний раз, когда мы поздоровались с ними.

Кохановский, помните, кто такой? «Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу, снимите шляпу». Легендарный друг Высоцкого, с самой юности, ближе не бывает.

И то ли Быков спросил у Кохановского, то ли сам он не сдержался и стал уверенно цедить, что за воровство Крыма Высоцкий проклял бы всех, кто тут радуется этому. Так и сказал. И Быков кивал довольно.

Высоцкий, помню, в фильме 1967 года «Война под крышами» играл полицая на свадьбе. А спустя 50 лет вдруг стал бы за потомков полицаев болеть и волноваться – вот история, да?

Я улыбнулся и встал из-за столика. «Да ну вас», – подумал.

Оглянулся ещё раз и вдруг вообразил себе, что сидит Владимир Семёнович меж этими вот двумя, и чуть не перекрестился. Потому что креститься надо, когда что-то несусветное кажется.

* * *

Нет, можно представить Высоцкого, снявшего шапку у монумента репрессированным. Но если представляю, как он поёт «Протопи-ка мне баньку по-чёрному», а в толпе стоят и подпевают – кто там? – все вот эти лица, которых даже перечислять нет сил, – и что-то ломается внутри: нет, не может такого быть.

Но с Окуджавой случилось же! Это же теперь умещается в голове – что человек, написавший «Десятый наш десантный батальон», говорил, что Басаеву нужно памятник поставить! Но он так говорил. Он говорил, что наблюдал пожар в Доме Советов как самый интересный сериал.

Можно вообразить себе Высоцкого, рассуждающего о том, сколько людей загубили в штрафбатах, но вообразить себе его, говорящего, что лучше б немцы нас завоевали – мы баварское пиво пили бы тогда, – нельзя: что-то опять ломается внутри, в голове. Чтоб он – и такое сказал? Чтоб он, вослед за Людмилой Улицкой, повторил: «Французы, в отличие от наших, сберегли своих», – разве это возможно? Он, сын фронтовика, который, как в песне он пел, зажигалки на крышах тушил?

Но ведь Окуджава – он сам воевал! Он-то смог!

И что со всем этим знанием делать?

У нас другой пример есть – ещё одна легенда – Александр Городницкий, который сначала написал пророческую песню про Севастополь, который вернётся домой, – а потом вдруг выступил на очередных выборах за партию «Яблоко», которая собирается вернуть Севастополь обратно. Как у него всё это совмещается в голове, у Городницкого, кто-нибудь знает?

Как Высоцкий повёл бы себя, когда, с одной стороны, едва ли не все – понимаете, едва ли не все его друзья?! – а с другой стороны – единицы, – ну да, Губенко, ну, быть может, ещё Иосиф Давыдович Кобзон, который на прежних святынях ритуальных танцев не танцевал, и всё тот же Проханов, с которым, может быть, Владимир Семёнович играл в футбол. Но, скорей всего, не играли они ни в какой футбол.

Что сделал бы Высоцкий? Нет ответа.

Высоцкий умер и все противоречия разрешил. Советские врачи, выводя его из бесконечного запоя, подсадили всенародного Володю на наркотики, наркотики Володю убили, и теперь у нас сомнений нет. А догадки наши ничего не стоят. Что мои, что Кохановского.

* * *

Но даже эти мои вполне резонные