Уральский следопыт, 1982-01 - Журнал «Уральский следопыт»

тут? Это же голос Ани.

Я перевел дух и, виновато рассмеявшись, кивнул:

– Хорошо.

– Такой вид! Вся пойма. И лес за рекой – синий-синий… А знаешь, какой он в грозу страшный…

У Ани серые глаза под темными прямыми бровями.

Подав бетонщикам груз, она с улыбкой обернулась ко мне:

– Знаешь, когда я увидела тебя первый раз, не могла понять, мальчик ты или девочка. – Улыбка у нее лукавая и ясная. – Сколько тебе лет?

– Сколько есть, все мои, – опустив глаза, пробормотал я. Аня угодила в самое больное место.

Лицо ее стало серьезным, но я чувствовал, что вся она полна озорного смеха.

– Я потому спрашиваю, чтобы знать, можно ли тебе на кран…

И снова наш разговор оборвался. Теперь внизу Хонин подцепил поддон с кирпичом, и стрела стала разворачиваться в противоположную сторону, где работала бригада каменщиков. Опять это обилие движения, обилие пустоты вокруг и незначительность опоры, опять непреодолимая тошнота. Дорого доставался мне разговор с Аней.

Снизу донеслось:

– Валерка-а!!!

– Тебя там потеряли, – улыбнулась Аня. – Беги.

Когда кран остановился, я стал спускаться по отвесной железной лестнице, крепко цепляясь за каждую ступеньку.

Хонин косо поглядел на меня, когда я спрыгнул на землю.

– Тебе делать нечего? – спросил он. – Зачем туда лазил?

– Для ознакомления. Стропальщик должен знать устройство башенного крана.

– К Спиридонову что-то не лез…

С этого дня наши отношения изменились. Однако Хонин по-прежнему держался, как подобает наставнику: ни ругани, ни насмешек…

Но спустя несколько дней произошло не совсем понятное для меня событие. Надо было быстро сгружать с машины кругляк. Я кинулся было за своими рукавицами, но их не оказалось на месте.

Хонин, уже забравшись в кузов автомашины, кричал:

– Скорее, Валерка! Что ты там копаешься?! Он подал мне стальной чалочный канат.

В спешке я не заметил, что канат старый, как будто долго лежавший в земле, пробитый, с оборванными прядями, торчащими проволочками, весь в пятнах ржавчины.

Я торопливо начал подводить канат под бревно, в это время Хонин с силой потянул его на себя, и руку мне обожгла резкая боль – проволочки, словно иголки, вонзились в ладонь.

– Быстрее, быстрее, Валера. Что ты возишься?

– Да вот… руку… – Я никогда раньше не жаловался, но сейчас боль была нестерпимой.

Я обвязал бревно и, затягивая канат, снова почувствовал, как обожгло теперь уже левую руку.

Пока Аня переносила бревно к штабелю, я спрыгнул с машины и побежал за другим чалоч-ным канатом.

Когда мы сгрузили и уложили в штабель бревна, я осмотрел свои грязные окровавленные руки.

Аня сверху увидела, что со мной что-то неладно.

– Руку, что ли, поранил? – спросила она, высунувшись из кабины. – Давай сюда скорее! У меня аптечка.

Я поднялся на кран.

Аня осмотрела мои руки и ахнула:

– Как это тебя угораздило? В чем дело?

– Не знаю, чалочный канат подвернулся пробитый, старый какой-то.

– Откуда же он мог подвернуться?

– Черт его знает…

– И без рукавиц работал?

– Куда-то задевались. Некогда было искать. Она подала мне мыло и, поливая воду из пластмассовой фляжки, внимательно осматривала руки. Смазала ранки йодом и перевязала стерильным бинтом.

– Как же ты теперь слезешь?

– Зачем же слезать? Мне и тут хорошо.

– Ты как ребенок. Ну, совсем еще маленький. И впервые в голосе Ани я услышал что-то для меня совсем незнакомое. И это «маленький», и это «ребенок» относились вовсе не к моему возрасту.

Аня как будто разговаривала не со мною, а сама с собой:

– Надо было поискать рукавицы. Убежали бы. от вас эти бревна?

– Хонин торопил. Машина простаивала.

– Машина-то ясно. – Она возмущенно повела плечом. – Исколол все руки ржавой проволокой. Надо в больницу – укол сделают от столбняка.

– Да ну его, пройдет и так.

– А я говорю – надо. Все равно ты сейчас ничего делать не сможешь.

– Вот и посижу здесь. Посмотри, что это там в лесу?

– Церковь. Ее редко видно и только после дождя.

Церковь была маленькая, а может, так казалось издали, белая – особенно белая среди темного сплошного леса.

– Сходим туда?

Аня, смотревшая вниз на строительную площадку, медленно повернулась ко мне:

– Куда?

– К церкви. Сходим, пока она такая?

Аня продолжала молча в упор смотреть на меня. Потом спросила:

– Какая?

– Белая.

Она смотрела мне в глаза, и от этого все качалось. Я ждал от нее резких слов, насмешки, чего угодно.

– Когда?

Я не сразу понял смысл ее вопроса.

– Что когда?

– К церкви с тобой… когда?

– Сразу после смены.

– Свяжись с ребенком, сама превратишься в ребенка. – Аня отогнала кран назад и, захватив бадью с бетоном, отправила ее бетонщикам.

– Ну, так мы пойдем?

– Конечно, пойдем. Только не сегодня, а завтра, в субботу. А сегодня сделаешь укол от столбняка, понятно?

Дорога к церкви от автобусной остановки шла сначала среди кустов тальника. Тонкие весенние веточки были как синие струйки. Теплая, тихая зеленела кругом трава. Мы с Аней никого не встретили за все время нашего пути.

Кое-где стояли темные елки, над ними высились столетние сосны. Тут же группами росли березы с молодой листвой и редкие дубы. Потом пошел плотный, мощный, разогретый солнцем лес. Пахла сосновой смолой. Тихими волнами шумела в ясной высоте хвоя.

Неожиданно открылся просвет, и мы не сразу поняли, что именно сюда шли.

На открытом откосе стояла старая деревянная часовня. Высокая трава росла у ее стен. Здесь гулко гудели шмели над лесными цветами. На старых бревнах грелись осы.

Часовня стояла одна среди огромных древних елей. Солнце чуть-чуть пробивалось через хвою, и на крыше часовенки красноватым огнем вспыхивал зеленый лишайник.

Тусклая от времени, с тремя маленькими главками на тоненьких шейках, она казалась порождением природы, леса, а не человеческих рук. И. кому придумалось ее рубить здесь? Я вспомнил слышанные рассказы о здешних плотниках, что в старину ходили в отход. И на пути рубили часовни, видно, затем лишь, чтобы оставить по себе память, потешить редкого путника. Так и появлялись они, деревянные часовенки, в лесах, на полянах, на косогорах, у дорог…

Какие-то плотники поставили и эту часовенку. Поставили и ушли. И, видно, долго оглядывались, пока она вовсе не скрылась из виду. И где-нибудь в дальних краях виделась она им и звала назад.

Дверь часовни была забита гвоздями.

– Почему же она казалась белой? – спросила Аня. – Ведь она черная.

– Вовсе она не черная. Посмотри, как блестят бревна… Это от старости. И не черные они – серые. А как намокнут и упадет