Традиции & авангард. Выпуск № 1 - Коллектив авторов

воды. Напротив частного сектора – строй девятиэтажек.

– Что вам здесь надо? – скучно спрашивает работница конторы.

– Мы писатели, – привычно отвечаем.

Клуб имени Горького – он на Первомайке, мы едем туда неторопливым троллейбусом. Снаружи здание грязно-зелёное, а фасад неожиданно выкрашен в розовый. Рядом закрытая шахта имени Сергея Тюленина, вход украшен бюстами его и Олега Кошевого. Нелогично.

– Этого, как любимчика, всюду ставили, – машет рукой Александр Иванович.

Казаки долго изнутри открывают нам дверь – не могут найти ключ. В помещении темно и холодно. Примерно так же, как тогда.

– Тут ничего не изменилось, – говорит атаман. – Как было, так и осталось: сцена, балкон, плиты, деревянный пол. Кресла, конечно, заменили. Фильм Герасимова тут снимали.

Я поднимаюсь на сцену, и деревянные ступеньки почти не скрипят. Они неожиданно узки для клубного размаха с его высоченными потолками и широкими окнами. Сбоку две гримёрки, над залом нависает балкон, во время концерта там сидели немецкие офицеры.

В зале пусто и гулко от вытоптанной истории. Только стены остались теми же, и глаза цепляются за них в попытке различить былые тени. Внутри пахнет заброшенной улицей.

На втором этаже когда-то была библиотека, оттуда не вылезал Ваня Земнухов. Сейчас там так же пусто. Из окна видно терриконы шахты № 5. Мемориал «Непокорённые» не видно.

После экскурсии по клубу казаки позвали нас на чай в столовую, где большое блюдо покрывали неаккуратные бутерброды с паштетом и колбасой, а в половине трёхлитровой банки застыли жёлтые помидоринки.

Чай тёмной массой укрывал дно пластиковой бутыли, звался «дымкой» и приятно пах самогоном. Всем хватило по три рюмки. Вторую с молитвой – за погибших.

– И что, вы прямо настоящий писатель? – буйно восхищался казак. – А я за жизнь только три стихотворения написал.

Я опасалась, что он захочет их прочесть московской гостье, и теснила к двери своего спутника.

– Погоди, сейчас пойдём! – отбивался Александр Иванович.

– Проводи, – говорит казаку атаман.

Здесь есть памятник не только погибшим подпольщикам, но и первым коммунистам Краснодона. Он недалеко от клуба, на пустыре рядом с электровышкой в шесть тысяч вольт. Нас ведёт представитель местного казачества.

– А там за вышкой – памятник казакам. То есть понимаешь, на одном пятачке памятник палачам и жертвам.

– То-то между ними такое сильное напряжение… – киваю на вышку.

Казак застывает столбом: замечание пробрало его до мозга костей, и если раньше он мог сомневаться, то сейчас признал во мне настоящего писателя.

– Это дар! – восклицает он и предлагает отвезти нас к шурфу.

Дождь зарядил, и мы не отказываемся.

Непокорённые

Ехали мимо школы Ворошилова, она нынче перестроена, но, кажется, тоже имеет личный молодогвардейский музей. И 22-я имеет музей и тоже перестроена. Вообще школ в городе много, раньше я, исходя из романа Фадеева, думала, что только две.

Дождь моросил с неохотой, но лобовое стекло всё же заливало, и единственный работавший перед пассажиром дворник положения не спасал. Чтобы видеть дорогу, водитель-казак почти лёг на плечо Александра Ивановича, я тихо радовалась, что сижу сзади, а не на почётном переднем сиденье, подпирая могучий казачий бок. Положение усугублялось тем, что стёкла запотевали – Александр Иванович заботливо протирал лобовое платочком.

Почему-то я всегда думала, что место казни ребят находится на горе, а дорога петляла под уклон, и вдали уже показались три неровных зубца обелиска, что окружает шурф.

Казак не остановился возле начала аллеи, а подвёз вплотную, и, преодолевая чужое благородство, чтобы сделать всё как надо, мне пришлось идти назад к камню с надписью «1943» и оттуда шагать к шурфу. Высились над ним зубья обелиска, и скатывался к нему рыжий бок террикона. Вдали тарахтели мои спутники, а я шла в одиночестве и молчании, как того хотела.

Моё траурное шествие прервал всё тот же казак. Он возмущался тем, что вандалы побили плафоны на фонарях.

– Вот-вот, видишь? – кивал он на ближние фонари. – А зачем? Для чего?

Я не выдержала:

– Товарищи, а давайте молча?!

Брусчатка перед памятником разрисована радостными ромашками и солнышками. Гранитные фигуры застыли в мучительном падении.

Это место знакомо мне с раннего детства. Эти имена я знаю наизусть и каждую жизнь могу рассказать вкратце, а длинно там не было. Только в полной тишине необходимо подойти туда, где они перестали быть. Уля, Тоня, Саша, Ваня, Витя, Серёжка…

Отверстие в земле накрыто решёткой, а сверху – плитой с памятной надписью. «15, 16 и 31 января 1943 года были казнены фашистами и сброшены в шурф шахты № 5 участники подпольной молодёжной организации «Молодая гвардия».

– Там музей сначала хотели сделать, – говорит Александр Иванович. – Подземный. Потом решили, что с нервными экскурсантами много возни будет.

– И засыпали, – киваю я.

– Нет, просто решёткой заложили. Как ты его засыплешь? Это обратно весь террикон скидывать. Под решёткой темнота, но я кожей чувствую, как там глубоко.

Ближний террикон высокий, второй чуть ниже.

Если поставить один на другой, можно понять глубину шурфа. Взбираюсь наверх. Теперь я вровень с городом, что стоит на горе, и выше мемориала – видна гладь его кончиков. Мои спутники стали крохотными фигурками, они беседуют о своём и на меня не глядят.

Вниз спускаюсь осторожно – падать долго.

– А на новый мемориал ты её возил? – спрашивает казак.

– Та когда! – отвечает Александр Иванович.

– Поехали!

– Может, не надо? – осторожно предлагаю я, но меня никто не слушает.

Идём к машине, и я замечаю небольшой камень в ответвлении аллеи. От этого камня до шурфа едва ли сто шагов. Я узнаю его раньше, чем успеваю прочесть надпись.

Здесь стояло маленькое деревянное здание шахтной бани. Здесь провели ребята последние часы.

В темноте или при свете шахтёрской лампы? На чём они сидели? Как их выводили: вызывали по спискам или тащили тех, кто ближе? Сколько человек вели к месту казни? Заставляли снимать обувь и верхнюю одежду? Плакал ли кто-то или все молчали? Прощались друг с другом? Искали путь побега? Оставляли надписи или записки? Каково было полицаям убивать молодых и полных сил людей? «Умирать надо хорошо», – так говорили ребята в романе Фадеева.

Я слышу за стеной выстрелы, и затем рядом шёпот и всхлипы – в темноте не разобрать, чьи. Я слышу скрип двери, внутрь врывается ветер, и будничный голос выкликает имена. Я слышу, как со стоном поднимаются с пола люди, и что-то вздрагивает внутри: не меня! Но скоро, скоро. И я жду. Нас мало осталось. Уже не холодно и не больно, мир прекратил существование, и время сжалось до слова когда, оно ударит звуком и пулей ворвётся в грудь, и падения я не пойму.

– Даша, поехали, замёрзнем! – окликает