Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

пустыне и приводит его в места древнего захоронения, где, полузасыпанные песками Синая, лежат громадные остовы падших ангелов-пилигримов, которые, согласно Книге Бытия, в доисторические времена «входили к жёнам человеческим». Так Хаим Нахман Бялик, тоже путешествовавший «мимо роскошных кладбищ», нашёл самое древнее из них.

То не косматые львы собралися на вече пустыни,

То не останки дубов, погибших в расцвете гордыни, —

В зное, что солнце струит на простор золотисто-песчаный,

В гордом покое, давно, спят у тёмных шатров великаны.

…………………………………………………………

Стёр ураган их шаги, потрясавшие землю когда-то,

Степь затаила дыханье и скрыла, и нет им возврата.

Может быть, некогда в прах иссушат их ветры востока,

С запада буря придёт и умчит его пылью далёко,

До городов, до людей донесёт и постелет, развеяв, —

Там первозданную силу растопчут подошвы пигмеев,

Вылижет прах бездыханного льва живая собака,

И от угасших гигантов не станет ни звука, ни знака…

Да и сам Иосиф Бродский упокоился тоже как знатный пилигрим нового времени на одном из самых «шикарных кладбищ» мира – в Венеции, в сказочном городе, где жил еврейский ростовщик Шейлок и где рождались в средневековой Европе «ристалища», «капища», и «бары», и «банки», и «большие базары». Мимо которых несколько веков спустя, как вечные тени легендарного Агасфера, проходили пилигримы Иосифа Бродского…

Но пилигримы Бродского могут иметь не только метафизическую сущность, как некое агасферово братство, но и вполне реальные исторические очертания. Их можно себе представить как ополчение, бредущее под руководством монашеско-рыцарских орденов – тамплиерского, францисканского, бенедиктинского – на заре раннего Средневековья для «освобождения гроба Господня от неверных», а заодно и для завоевания земель и богатств Ближнего Востока… Первые крестовые походы, первая попытка фанатичной европейской черни покорить племена и народы «третьего мира».

Озлобленные на судьбу «протестанты» всех времён и народов, они могут принимать обличие европейского пуританского спецназа, предавшего огню и мечу цветущий животный, растительный и людской мир Северной Америки; они могут воплощаться в испанских конквистадоров, разрушивших до основания несколько естественных в своём величии земных цивилизаций; они похожи на солдат чёрного интернационала иностранных легионов, державших в рабстве тех африканцев, которым удалось спастись в своих джунглях от североамериканских работорговцев.

Помните гимн этих пилигримов: «День-ночь, день-ночь, мы идём по Африке, день-ночь, день-ночь, всё по той же Африке, и только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог, и отдыха нет на войне солдату»? Но это не просто солдаты. Это хорошо обученные наёмники.

Пилигримы Бродского не имеют отечества; они не знают, что такое вечность, потому что находятся в плену у времени; они, пожиратели пространства, всегда в походе, а это значит, что явления и картины жизни, сквозь которую они проходят, остаются для них чужими и непознанными. У них нет ничего кровного, родного. Это механические супермены цивилизации. Они не молят Бога о милости, но требуют поддержки от него, торгуются с ним {«а значит, не будет толку от веры в себя и в Бога» не понимая того, что, как сказал один мудрец, «с Богом в карты не играют».

Где только не побывал за свою короткую жизнь пилигрим Иосиф Бродский: в Англии, в Мексике, в Скандинавии, в Испании, в Голландии, в Каппадокии, в Ирландни, в Прибалтике, в Италии, в Америке… И, конечно же, в Венеции. И везде отметился громадными полотнами однообразных, но блистательно зарифмованных скептических впечатлений!

II

Старая дорога

Всё облака над ней,

Всё облака…

В тени веков мгновенны и незримы,

Идут по ней, как прежде, пилигримы,

И машет им прощальная рука.

Навстречу им июньские деньки

Идут в нетленной синенькой рубашке,

По сторонам – качаются ромашки,

И зной звенит во все свои звонки,

И в тень зовут росистые леса…

Как царь любил богатые чертоги,

Так полюбил я древние дороги

И голубые вечности глаза!

То полусгнивший встретится овин,

То хуторок с позеленевшей крышей,

Где дремлет пыль и обитают мыши

Да нелюбимый филин-властелин.

То по холмам, как три богатыря,

Ещё порой проскачут верховые,

И снова – глушь, забывчивость, заря.

Всё пыль, всё пыль да знаки верстовые…

Здесь каждый славен —

Мёртвый и живой!

И оттого, в любви своей не каясь,

Душа, как лист, звенит, перекликаясь

Со всей звенящей солнечной листвой.

Перекликаясь с теми, кто прошёл,

Перекликаясь с теми, кто проходит…

Здесь русский дух в веках произошёл,

И больше ничего не происходит.

Но этот дух пройдёт через века!

И пусть травой покроется дорога,

И пусть над ней, печальные немного,

Плывут, плывут, как мысли, облака…

Где и когда написал Николай Рубцов это стихотворение? Попытаюсь представить…

Юный нестеровский отрок вышел с берега Сухоны на старую дорогу через Усть-Толшму до Николы. Тридцать километров лесом, лугами, распадками, по влажным, наполненным тёмной водой глубоким колеям от когда-то буксовавших здесь телег и машин. Мимо заброшенных починков, почерневших прошлогодних зародов, серебристых от старости столбов телеграфных. Сколько раз, пока дойдёшь до Николы, присядешь то у заброшенного овина, то на лесной земляничной опушке, то возле древнего погоста, то у кустов дикой малины. Я представляю его себе усталого, в промокшей обувке, с фибровым чемоданчиком, где немудрёное бельишко, да сборник Тютчева, да ворох черновиков. Он бредёт, покачиваясь от усталости, а вокруг «зной звенит во все свои звонки», но зато вглубь зовут «росистые леса», качаются белые ромашки, и, куда ни глянь, всё трогает и волнует душу – и «филин-властелин», и верховые, «как три богатыря», проскакавшие куда-то к дальней кромке горизонта, и тишина.

Здесь каждый славен – мёртвый и живой!..

Редко-редко бывает, если какой-то грузовик догонит студента-пилигрима, шофёр высунется из кабины и спросит: «Далеко ли идёшь?».

Я шёл, свои ноги калеча,

Глаза свои мучая тьмой…

– Куда ты? – В деревню Предтеча.

– Откуда? – Из Тотьмы самой.

Он садится в кабину и едет дальше, радуясь, что отдыхает усталое тело, и в то же время смутно понимая, что теряет нечто, не успевая вглядеться в небо, надышаться ветром, распахнуть душу воле, синеве, зелёному простору.

А потому, не доезжая несколько вёрст до