Последняя боль - Никита Андреевич Борисов

и пятидесяти ярдов, когда первая пуля просвистела над ухом.

— Пейн! Какого чёрта ты здесь забыл?! — прорычал кто-то из тени.

Мой ответ был на универсальном языке свинца. Три выстрела, два крика, один труп. Математика выживания проста и безжалостна.

Они наступали со всех сторон — культисты низшего ранга, те, кто когда-то поклонялся Валькирии, а теперь промышлял всем, что приносило достаточно денег для следующей дозы.

Перестрелка в узком переулке была похожа на танец — я двигался инстинктивно, уходя от пуль, выпуская свои в ответ. Время замедлялось, когда адреналин бил в кровь. Но даже адреналин не мог остановить пулю, разорвавшую мне плечо.

Боль прошила тело, заставив привалиться к холодной кирпичной стене. Кровь окрасила рубашку в тёмно-красный, присоединяясь к коллекции шрамов, которые я носил как напоминание о прошлых ошибках.

И тогда я увидел его. В тени, между мусорными баками и разбитой бутылкой виски. Анубис. Древнеегипетский бог с головой шакала. Он стоял неподвижно, наблюдая за мной, и его чёрный силуэт, казалось, поглощал свет. А затем... он засмеялся. Беззвучный смех, который я скорее почувствовал, чем услышал. Холодок пробежал по спине, когда он сделал шаг в мою сторону.

Страх. Чистый, первобытный страх сдавил горло. Я, видавший ад на земле, знакомый со смертью лучше, чем с самим собой, почувствовал настоящий ужас.

Когда видение исчезло, я обнаружил себя сидящим в луже собственной крови, с пистолетом, направленным в пустоту. Галлюцинации? Последствия кровопотери? Или нечто хуже?

***

Рингсби — главный информатор культа — обитал в подвале заброшенной прачечной. Когда-то он был их казначеем, теперь — последним хранителем тайн.

Я нашёл его сидящим в окружении свечей, с дрожащими руками и безумным взглядом.

— Пейн! — его голос сорвался на фальцет. — Я знал, что ты придёшь. Они сказали, что ты придёшь.

— Кто "они", Рингсби?

— Те, с кем никто не связывается. Никогда. — Его зрачки расширились до предела. — Даже Валькирия боялась их. Даже она!

Я схватил его за воротник.

— Анубис. Расскажи мне про культ Анубиса.

Рингсби побледнел ещё сильнее, хотя секунду назад это казалось невозможным.

— Они не культ, Пейн. Они... древнее. Намного древнее. — Он сунул мне в руки сложенный лист бумаги. — Склеп. Ищи в старом склепе на восточном кладбище. Там начало.

Внезапно его глаза расширились, рот открылся в беззвучном крике. А потом... его кожа начала тлеть. Без дыма, без пламени — он просто начал гореть изнутри, как будто какая-то невидимая сила выжигала его плоть.

Через несколько секунд от Рингсби осталась лишь горстка пепла и запах обугленной плоти. Я стоял, парализованный увиденным. Рингсби, человек, который смеялся в лицо смерти и играл с демонами, умер в состоянии абсолютного, неподдельного ужаса.

***

По дороге в участок мысли путались в голове. Я знал Рингсби — этот человек с улыбкой встречал вооружённые отряды спецназа. Что могло так напугать его?

Дождь усилился, превратившись в стену воды. Фары встречных машин размывались в золотистые пятна. Я не заметил грузовик, пока не стало слишком поздно.

Удар отбросил мою машину к обочине, мир перевернулся несколько раз. Когда всё остановилось, я висел вниз головой, пристёгнутый ремнём безопасности, с новой коллекцией порезов и, вероятно, парой сломанных рёбер.

Сквозь разбитое лобовое стекло, в пелене дождя, я снова увидел его. Анубис стоял посреди дороги, неподвижный и величественный, не обращая внимания на дождь. Он смотрел прямо на меня, и боль, пронзившая тело, была не от аварии — она шла откуда-то глубже, словно из самой души.

— Скоро всё закончится, Макс Пейн, — прозвучал голос в моей голове. Древний, глубокий, с акцентом вечности. — Больше больно не будет.

Темнота накрыла меня, и последнее, что я увидел — золотистый блеск шакальих глаз, смотрящих с чем-то, похожим на сострадание.

Глава 3. Красная линия.

Я очнулся в больнице, но не в той, где живые приходят лечиться. Бледные стены, пустые кровати, тишина, которая звенит в ушах громче выстрелов. Ни врачей, ни медсестёр — только эхо моих собственных шагов по кафельному полу и запах антисептика, смешанный с чем-то древним, как песок Египта.

Первую мумию я увидел в конце коридора. Она стояла неподвижно, завёрнутая в серые бинты, пропитанные тысячелетней пылью. Я моргнул, и она сделала шаг в мою сторону. Потом ещё один.

Беретта легла в руку как родная. Выстрелы в замкнутом пространстве больницы звучали как взрывы. Пули вырывали клочья пыльной ткани из иссохшей плоти, но мумия продолжала идти. За ней появились другие — из палат, из-за углов, словно кошмар, который отказывается заканчиваться.

Я отступал, отстреливаясь. Патроны заканчивались быстрее, чем мумии. Я нашёл пожарный топорик на стене и вогнал его в череп ближайшей твари. Она рассыпалась пылью, но остальные продолжали наступать.

В отражении хромированной поверхности медицинского шкафа я увидел его — Анубиса. Он наблюдал за мной, склонив свою шакалью голову набок, словно заинтересованный зритель в театре абсурда.

Я развернулся, выпустив всю обойму в то место, где он должен был стоять, но пули встретили только стену. А в окне напротив — снова он, наблюдающий, ждущий.

***

Холод пробирал до костей. Даже в разгар перестрелки, даже когда я бежал, уворачиваясь от мёртвых рук, пытающихся схватить меня, — холод не отступал. Боль в рёбрах, в плече, во всём теле становилась невыносимой. Каждый вдох был пыткой, каждый шаг — испытанием.

В аптечном шкафу я нашёл спасение — ряды пузырьков с таблетками. Морфин, оксикодон, викодин — друзья раненых и проклятие зависимых. Я проглотил сразу несколько, запив водой из-под крана. Боль отступила, сменившись туманом, в котором очертания реальности начали плавиться.

И тогда появилась красная линия.

Тонкая, кроваво-красная черта, протянувшаяся по полу больницы. Та самая, что когда-то вела меня через мой собственный дом, в ночь, когда я потерял всё.

Я знал, что должен следовать за ней. Знал и боялся.

***

Больничные коридоры исчезли, сменившись знакомыми стенами моей квартиры, но искажёнными, как в кривом зеркале. Фотографии на стенах двигались, оживали, глядя на меня с немым укором.

А потом я увидел её. Мона Сакс. Она шла впереди, её силуэт плыл в воздухе, словно дым от пистолетного дула. Я последовал за ней, как следовал когда-то, предав всё, что должен был защищать.

— Мона!

Она обернулась, и её лицо сменялось — то прекрасное, как в наши лучшие моменты, то окровавленное, как в последние секунды её жизни.

— Ты предал их ради меня, Макс,