Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс

Матери всех стран, соединяйтесь!

Весной 1941 года немецкая военная машина развернулась в сторону Советского Союза, и тогда же на свет появилась одна из самых поразительных детских фигур в мировой литературе. Случилось это в стране, находившейся в стороне от войны, но окруженной либо оккупированными Германией, либо воюющими против России государствами. В такое вот непростое время Пеппи Длинныйчулок и обрела свое странное имя в череде устных рассказов матери, до того напряженно следившей за политической ситуацией в мире, что можно было подумать, будто она собралась на фронт.

О том, что корни Пеппи – в ужасах Второй мировой войны, в отвращении Астрид Линдгрен к насилию, демагогии, тоталитарным идеологиям, свидетельствует автобиографическое произведение, состоящее из вырезок, вклеек и записей, которые Астрид делала два десятилетия. Вначале она называла его «военным дневником», но в 1945 году оно переросло в дневник послевоенный и дневник холодной войны, растянулось почти на три тысячи страниц, или девятнадцать тетрадей. В 1961 году была вклеена последняя газетная вырезка, поставлена последняя точка. В том же году умерла Ханна, мать Астрид, и родилась ее первая внучка. Женская линия рода Эриксон-Линдгрен продолжилась. Будущее не обещало ничего хорошего и по-прежнему нуждалось в сильных женщинах. Мировая история словно пошла по кругу, заметила пятидесятидвухлетняя Астрид Линдгрен 1 января 1960 года:

«Равновесие между Востоком и Западом сохраняется. Недавно нас потрясла антисемитская акция неонацистов в Германии: была осквернена синагога в Кёльне и прочее».

«Военный дневник» Астрид Линдгрен, больше похожий на коллаж из пожелтевших газетных вырезок с рукописными заметками о последних новостях большой политики и семейных событиях 1940-х и 1950-х годов, – уникальный автобиографический документ. С самого начала дневник был попыткой запечатлеть войну и те длинные тени, что она отбросила на жизнь обычной семьи. Вот что говорила Астрид Маргарете Стрёмстедт: «Я начала писать эти дневники, чтобы упорядочить воспоминания и нарисовать общую картину происходящего в мире и как она на нас влияла». Она приступила 1 сентября 1939 года, накануне Дня ребенка в Стокгольме:

«Ах, сегодня началась война. Никому не верится. Вчера днем мы с Эльсой Гулландер сидели в Васа-парке, дети бегали, играли, а мы весело ругали Гитлера и соглашались друг с другом, что войны все же не будет, – и вот сегодня! Рано утром немцы бомбили несколько польских городов и вторглись в Польшу с разных сторон. Я, сколько могла, не делала запасы, но сегодня купила какао, чая, мыла и кое-чего еще. Все вокруг погрузилось в ужасную тоску. По радио целый день передают новости. Многих военнообязанных призвали. Объявлен запрет на пользование частными автомобилями. Господи, помоги нашей бедной, обезумевшей планете!»

Для Астрид Линдгрен, как и для миллионов других людей, Вторая мировая война стала поворотным моментом, изменившим ее взгляд на мир, жизнь и человека. Это она сама уже в старости утверждала в одном интервью, где также признавалась, что возмущение и злость на Гитлера, Сталина, Муссолини, нацизм, коммунизм и фашизм были ее «первым проявлением интереса к политике».

В «военном дневнике» очень заметно желание Астрид разобраться в причинах войны, влиянии войны на людей и делать что-то, протестовать, кричать. В то же время описания семейных торжеств, дней рождения и отпусков полны гармонии и покоя. Почти сюрреалистический пример раздвоения реальности, в которой жили многие шведы, – запись, сделанная летом 1941 года, когда семья Линдгрен отдыхала в фурусундских[17] шхерах. Стуре ходил на веслах в семейном ялике, Астрид купалась, искала первые ягоды и лисички. В это время у них гостила Гунвор, двоюродная сестра Карин. Все дышало идиллией, а по вечерам – под далекий грохот финско-русских схваток в Аландском море – Астрид читала привезенные с собой исторические книги, желая понять, что происходит с миром. 28 июня она записала в дневнике:

«А здесь нужно вклеить речь Гитлера в связи с началом войны, но это позже. Сижу на кровати после беспокойной ночи, проведенной в борьбе с комарами под отдаленный гром орудий, смотрю на море, скрытое легкой дождевой дымкой… Национал-социализм и большевизм напоминают двух огромных ящеров, сражающихся друг с другом. Отвратительно принимать сторону одного из ящеров, но сейчас невозможно не желать, чтобы Советский Союз как следует получил за все, что заграбастал во время этой войны, и за все, что сделал с Финляндией. Англия и Америка вынуждены держать сторону большевиков, и это, верно, еще труднее, и „the man in the street“[18] трудно это понять. Королева Нидерландов Вильгельмина сказала по радио, что готова поддержать Россию, однако по-прежнему против принципов большевизма. Самые многочисленные за всю мировую историю войска стоят друг против друга на Восточном фронте. Жутко и думать. Не Армагеддон ли нас ждет? Читаю тут, на Фурусунде, всемирную историю – чтение это наводит жуткое уныние: война, война, война и страдания человечества. И их ничто и никогда не учит, они лишь продолжают заливать землю кровью, по́том и слезами».

Стопка из 19 дневников, которые Астрид Линдгрен писала и клеила 20 лет и которые в 1939–1945 гг. сформировались как собрание газетных вырезок, дополненное копиями перлюстрированных писем, продуктовых карточек, нелегальных листовок и прочим. Все вместе обрамлено и объединено записями. (Фотография: Рикард Эстай)

В «Откровении святого Иоанна Богослова» Армагеддон – место, где произойдет последняя битва между Богом и Сатаной. В «военном дневнике» Астрид Линдгрен то и дело встречаются упоминания скорого конца света в религиозном контексте – например, 30 ноября 1939 года, когда войска Сталина напали на Финляндию: «Или, Или! Лама савахфани» («Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»), и 9 февраля 1940-го, когда мир получил первые доказательства существования варварских сил, что прятались за фасадом коммунизма и нацизма:

«Что за мир, что за жизнь! Читать газеты – неутешительное занятие. Облавы с бомбами и пулеметами на женщин и детей в Финляндии, моря, полные мин и подлодок, моряки из нейтральных стран погибают или, в лучшем случае, в последнюю секунду спасаются на жалких плотах после многодневных страданий, трагедия поляков разыгрывается за закрытым занавесом (никто не должен знать, что там происходит, но кое-что просачивается в газеты), особые отделения в трамваях для „немецких господ“, полякам нельзя показываться на улице после восьми вечера и прочее и прочее в том же духе. Немцы говорят о „жестком, но справедливом обращении“ с поляками – но ясно, что́ за этим стоит. К какой ненависти это ведет! Мир в конце концов так переполнится ненавистью, что мы все в ней задохнемся. Думаю, Божий гнев поразил мир. К тому же зима такая лютая, какой никто и не помнит. <…> Я между тем купила шубу – хотя Рагнарёк наверняка настанет раньше, чем я ее сношу».

Война так сильно действовала на Астрид Линдгрен, потому что она гораздо лучше большинства шведов представляла себе военные ужасы. В 1940 году ее взяли аналитиком в шведскую разведку – спасибо криминологу Харри Сёдерману: Астрид в тридцатые годы работала у него в Институте судебной экспертизы, а после начала войны Сёдерман участвовал в создании национальной системы перлюстрации в Швеции. Астрид выполняла секретную работу в отделе перлюстрации писем почтовой службы Стокгольма, то есть до капитуляции Германии в мае 1945 года прочла тысячи писем за рубеж и из-за рубежа и была прекрасно информирована о том, что война делает с людскими душами и человеческими отношениями. Через неделю после вступления Астрид в должность, в сентябре 1940 года, в «военном дневнике» появилась запись: