Александр Чучаев - Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

В числе сторонников историко-философского направления в литературе упоминается Н. Д. Сергеевский[52], но при этом подчеркивается, что к данному направлению ученого можно относить лишь по формальным основаниям[53]. В его работах встречаются элементы позитивизма[54], так называемого научного догматизма[55], классической школы[56] и др.

М. Ф. Владимирский-Буданов, оценивая германскую историческую школу уголовного права, писал, что она продвинула науку вперед, благоприятно отразилась на правотворчестве. «Но крайности исторической школы привели к реакционному направлению, т. е. к стремлению возвратить формы права, уже прожитые исторически, и к предпочтению национальных, хотя бы и несовершенных, форм права всяким другим»[57].

Характеристики историзма в науке уголовного права и исторической школы уголовного права позволяют выделить следующие их отличия. Как уже указывалось, первый представляет собой принцип диалектического метода исследования, вторая же характеризует направление в науке, связанное единством основных взглядов, общностью или преемственностью принципов и методов. Кроме того: а) историческая школа – результат предыдущей деятельности, историзм – исходный пункт и предпосылка последующей деятельности; б) функции исторической школы – объяснение происхождения и эволюции уголовного законодательства, предсказание его развития; историзма – регуляция деятельности по исследованию правовых памятников; в) историческая школа – система идеальных образов, отражающих сущность уголовного законодательства, его закономерности; историзм – система правил, используемых для дальнейшего познания уголовного права; г) историческая школа, как и всякая теория, нацелена на решение поставленной задачи; историзм – на выявление способов такого решения.

Следует иметь в виду: чтобы выполнять методологическую функцию, историческая школа уголовного права должна быть соответствующим образом трансформирована, преобразована «из объяснительных положений теории в ориентационно-деятельные, регулятивные принципы (требования, предписания, установки) метода»[58].

§ 2. Охрана власти по Русской Правде, уставам и уставным грамотам

В конце IX в. киевский и новгородский политические центры объединились, образовав Древнерусское государство, характеризующееся как раннефеодальная монархия. Во главе государства стоял киевский великий князь, опиравшийся в своей деятельности на дружину и совет старейшин. Управление на местах осуществлялось его посадниками (наместниками) в городах и волостелями в сельской местности.

В раннефеодальном государстве существовало дворцово-вотчинная система управления. Судебных органов как институциональных учреждений еще не было. «В этот период князь выступал универсальным носителем власти; в его руках было сконцентрировано и управление, включающее выработку обязательных для всех предписаний и контроль за их исполнением, и правосудие»[59]. Функции суда выполняли органы власти и управления в центре и на местах.

В это время зарождалась церковная юрисдикция. Церковь имела право в отношении населения своих земель и духовенства рассматривать дела по всем вопросам и в отношении всего населения государства – дела по определенным категориям (о деяниях против религии, нравственности, семьи и др.). Церковные уставы определяли перечень дел, подсудных митрополиту, епископу и др.

На раннем этапе развития Древнерусского государства действовали нормы обычного права. С усилением роли государства все в большей мере возрастало значение законодательной деятельности князей, появились письменные правовые акты, определявшие привилегии господствующего класса и защищавшие их интересы. Одним из них является Русская Правда, имеющая три редакции: Краткую, Пространную и Сокращенную. Краткая Правда состояла из двух частей – Правды Ярослава (30-е гг. XI в.) и Правды Ярославичей (последняя четверть XI в.)[60].

И. А. Исаев утверждает, что по Русской Правде объектами преступления были личность и имущество (вероятно, речь идет о собственности)[61].

Ю. П. Титов также полагал, что указанный правовой памятник не знает понятия преступления против власти (государственного преступления) и не предусматривает наказаний за деяния, которые позднее так были названы. Подобное положение автор объясняет тем, что оно напрямую связано с характерным для того времени общим понятием преступления («обида»), неразвитостью государственной власти и ее аппарата[62]. Вместе с тем Ю. П. Титов выделял нормы Русской Правды, предусматривающие ответственность за убийство в зависимости от социального положения жертвы – привилегированных людей («княжих мужей»): дружинников, княжеских слуг («огнищан», «подъездных»)[63].

По мнению О. И. Чистякова, в Русской Правде «нет ни государственных, ни должностных, ни иных родов преступлений»[64]. Согласно позиции других авторов нормы об охране представителя власти встречаются уже в Русской Правде[65]. Думается, что исходя из сущности власти это вполне объяснимо. Необходимость защиты ее представителей предопределена уже самим существованием государства, получающим наиболее яркое выражение во власти. Недаром во всех имеющихся в литературе многочисленных определениях государства выделяется такой его признак, как наличие властной силы. Т. Гоббс справедливо замечал, что «пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, а именно в состоянии войны всех против всех»[66]. Именно это состояние и приводит людей к установлению государства в целях своего самосохранения[67].

Государство для осуществления своих функций нуждается, по М. Веберу, в материальных ресурсах и управленческом штабе, представителей которого берет под усиленную, в том числе и уголовно-правовую, защиту.

В ст. 1 Русской Правды указывается: «Убьеть муж (ь) мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца, любо отцу сына, или братучаду, либо сестринусынови; аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изгои будеть любо словенин, то 40 гривен положите за нь»[68]. Данная норма не получила однозначного толкования. Специалисты XIX в., интерпретируя ее, в первую очередь обращают внимание на два момента: является ли исчерпывающим круг лиц, имеющих право на месть[69], и о какой мести (расправе) – внесудебной или послесудебной – идет речь[70].

В литературе также указывалось, что потерпевшими закон признавал представителей власти младшего и среднего звена: гридина и мечника[71], ябетника[72]. К их числу современные исследователи предлагают относить и русина, непосредственно упоминаемого в тексте анализируемой статьи. «Нельзя подходить к трактовке термина “русин” чересчур прямолинейно, полагая, что он характеризует не столько социальный (или даже должностной)» статус, сколько “…этническую принадлежность…” Анализ социальных факторов, сопутствовавших появлению ст. 1 Краткой Правды (и даже в определенной степени обусловивших ее появление), позволяет усомниться в правильности буквального толкования исследуемого термина»[73].

Некоторые авторы считают, что русин – свободный обыватель, коренной житель Киевской Руси[74].

По мнению Б. Д. Грекова, «русин», «огнищанин»[75], «боярин», «княж муж» – родственные понятия, обозначающие элиту княжеской дружины[76].

В историко-правовой науке пока не сложилось единого мнения и относительно термина «муж», используемого при описании потерпевших в ст. 1 Русской Правды. Вслед за Н. М. Карамзиным многие стали утверждать, что это слово употребляется в значении «человек»[77], следовательно, законодательную фразу «убьют муж мужа» следует понимать как убийство человека человеком. Подобная трактовка изменяла сущность проблемы, переводя ее в плоскость правового регулирования кровной мести.

Б. Д. Греков, на наш взгляд, пришел к обоснованному выводу о том, что Русская Правда «говорит главным образом о “мужах”, под которыми можно разуметь дружинную, рыцарскую среду в обычном понимании термина. Тут мы имеем рыцаря-мужа с его неразлучным спутником – боевым конем и оружием, с которым рыцарь не расстается, наконец, с его одеянием. Что эти мужи существуют не со вчерашнего дня, видно из того, что в их среде успел вырасти и окрепнуть условный кодекс рыцарской чести, обычной в этой среде для всей Европы»[78]. Кроме того, он отмечает, что «мужи» «…всегда вооружены, часто пускают оружие в ход даже в отношениях друг к другу и в то же время способны платить за побои, раны и личные оскорбления; они владеют имуществом… Живут они в своих “хоромах”»[79]. В обоснование высказанной позиции Б. Д. Греков приводит ст. 17 Русской Правды[80]. По его мнению, «господин, владеющий хоромами», о котором говорится в указанной статье, не кто иной, как «муж», своеобразный аналог средневекового феодала[81].