Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

ни были мотивы сознательного решения совершать законные и гуманные поступки вместо того, чтобы совершать безжалостные деяния или просто делать то, что легче (а эти мотивы могут быть весьма различными – от мук совести до юридического педантизма), едва ли в войне 1939–1945 гг. среди них присутствовал страх будущего наказания за неправомерное поведение. Объединенные Нации, начиная с 1943 г., все больше демонстрировали свою решимость привлечь к суду «военных преступников» (еще одно новое популярное выражение). Офицеры и гражданские служащие стран Оси, которые хоть что-то знали о последствиях 1914–1918 гг. и имели возможность сравнивать положение своих стран тогда и теперь, не сомневались, что будет предпринято что-то в этом же роде. Но профессиональные военные, инстинктивно или исходя из принципа склонные предполагать, что, когда они делают что-то неблаговидное по причине военной необходимости или по политическому приказу (чем они, естественно, оправдываются перед самими собой), они делают только то, что сделал бы любой профессиональный военный в подобных обстоятельствах, не могли заставить себя поверить, что из этого получится что-то серьезное. Офицеры вермахта, после окончания военных действий привлеченные к суду по обвинению в уголовных преступлениях, часто бывали искренне удивлены. Право войны, по их убеждению, не предусматривало такой возможности, и это их убеждение имело под собой определенные основания. Военные трибуналы победивших союзников, применяя это право, в действительности оправдали многих из них.

Более мрачно оценивали перспективы своей послевоенной судьбы те офицеры и должностные лица стран Оси, деятельность которых представлялась совершенно преступной и бесчеловечной, требующей возмездия в любой форме, законной или иной. Это были как крупные деятели, так и мелкая сошка в нацистской партии, чины СС, СД, гестапо, полицаи-коллаборационисты и т. п., попытки которых в последние недели войны замести следы, скрыться и сбежать отражали их вполне обоснованный страх. Послевоенные судебные процессы над ними привлекли много внимания, а вынесенные приговоры были встречены с нескрываемым одобрением. Но общепринятое применение термина «военные преступления» для характеристики этих случаев по аналогии с теми, о которых шла речь в предыдущем абзаце, было в той или иной степени ошибочным и вводящим в заблуждение. Некоторые из этих деяний являлись военными преступлениями в точном смысле этого слова, но бóльшая их часть была просто преступлениями – однако преступлениями такого рода, который требовал особого определения. Судопроизводство в их отношении не столько подтверждало право войны, сколько демонстрировало его недостаточность.

Дальнейшее утверждение права войны, даже в той усовершенствованной и обновленной форме, которая сложилась к 1950 г., само по себе в тех обстоятельствах не могло продвинуться настолько далеко, чтобы вернуть реальный смысл идее правового сообщества государств. Послевоенным разработчикам системы обеспечения исполнения международного права постепенно становилось ясно, что введение в действие существующего права войны должно сопровождаться формированием новой отрасли международного права, которая должна рассматривать сходные вопросы, не столь явно входящие в сферу действия права войны или очевидно в нее не входящие. Не все из этих новых категорий жестоких деяний имели место в военное время, а что касается тех, которые происходили именно тогда – как, например, длительная военная оккупация завоеванных территорий, а также эксплуатация и подавление их населения, – связь этих случаев с тем, что подпадало под понятие собственно военного преступления, т. е. действия, произведенного комбатантом в прямой связи с его стремлением к достижению военного успеха, могла представляться слабой и косвенной. Действовавшее на тот момент международное право не считало преступлением, когда правительство страны убивало собственных поданных. Гражданское население за прошедшее десятилетие убивали так много раз, в таких разнообразных обстоятельствах и под столь многими предлогами, что было бы действительно трудно попытаться различить действия, подлежащие судебной ответственности в большей и в меньшей степени. Самый худший из всех случаев – истребление нацистами евреев и цыган – был просто самым ярким примером. Соответственно из имеющихся в распоряжении юриспруденции источников выкристаллизовались два новшества: во-первых, новая категория международных преступлений для немедленного применения в послевоенных международных трибуналах – «преступления против человечности» и, во-вторых, универсальный правовой принцип прав человека, в соответствии с которым теперь следовало рассматривать эти преступления и который следовало инкорпорировать в новый международный правовой порядок, ознаменованный созданием Организации Объединенных Наций.

Часть II

Реконструкция законов войны, 1945–1950 гг

Глава 3

ООН и новый мировой правовой порядок

Учреждение в 1945 г. Организации Объединенных Наций стало центральным актом признания пережившим войну поколением того, что необходимо предпринять что-то радикальное, чтобы избежать повторения подобных катастроф. Это событие сразу же стало для людей, способных подняться над соображениями чисто локального характера, общепризнанным знаком и символом того, что кое-что действительно делается, будь то в рамках ООН или, как это было во многих из приведенных ниже случаев, на некотором отдалении от нее.

Право, содержащееся в Уставе ООН, стало основой для послевоенной реконструкции международным сообществом своего юридического аппарата. В том, что касается и подтверждения классических принципов (например, суверенитета государств во внутренней юрисдикции), и утверждения новых (например, запрещение любого применения силы государствами, кроме как для самозащиты), Устав ООН сразу же стал авторитетным источником права при осуществлении международных отношений и одновременно санкционировал учреждение всех тех новых органов, которые были призваны способствовать развитию этих отношений.

Право войны стояло несколько особняком. Существуя на протяжении уже нескольких веков, оно могло продолжать служить обществу независимо от появления ООН. Оптимистам, верящим в новый порядок, не очень нравилась навязываемая им пессимистами мысль о том, что новый порядок не будет означать столь явного разрыва с прошлым, чтобы лишить эту отрасль международного права ее традиционной полезности. Однако им не составляло труда использовать право войны в качестве инструмента преследования тех людей, которые привели старый порядок к его ужасному концу. Старомодные «военные преступления» фигурировали в обвинительных актах в Нюрнберге и Токио наряду с новомодными «преступлениями против мира» и «преступлениями против человечности».

Формулировка «преступления против человечности» была благоразумным, осторожным компромиссом на пути к признанию прав человека. Ее, можно сказать, придумали (фактически выделили, как и собственно права человека, из слияния культурных течений) для того, чтобы сделать возможным судебное преследование руководителей стран Оси за те чудовищные деяния, которые они совершали вдали от полей сражений, причем как в мирное время, так и в военное. Речь шла о преступлениях, которые традиционное право войны никоим образом не охватывало. Приведенное описание точно так же подходит к понятию «преступления против прав человека» – против тех прав, планы по защите которых начали обсуждаться в те же годы, в которые готовился обвинительный акт Нюрнбергского трибунала. Более того, в Уставе права человека упоминаются в