Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов

схемы (в том числе схемы Гегеля и его терминологию) и наполнил их эмпирическим материалом, но материалом – языка. Очень странное заключение, если вспомнить, что схематизация формы есть кантианство, субъективный, а не объективный идеализм. Неокантианский привкус гуссерлианства тут более вероятен. Для размещения «в определенной последовательности» обширного эмпирического материала, накопленного русской филологией (одни тома «Энциклопедии славянской филологии», издаваемые Шахматовым, чего стоили!), система философских категорий оказалась наиболее удобной схемой (ср. (Jakobson 1971: II, 655 сл., 711 сл.)). Разумеется, говоря о фонологических исследованиях Якобсона, автор никак не упоминает даже Бодуэна де Куртенэ; никак не отражено тяготение Якобсона к культурологическим объяснениям типологически и исторически интересных явлений (например, замечание: языки с артиклями распространены на Западе, без артиклей – на Востоке Европы, но между ними – скандинавские на севере, русские северные говоры, румынский и болгарский на юге – языки с постпозитивным членом, который представлен уже как суффикс, а не как отдельное слово-артикль: переход от одного типа к другому) и пр. А такие сопоставления также укладываются в проблемы, интересовавшие ленинградских современников Якобсона.

5. Значение

К. Поморска замечает, что уже до 1920 г. в Москве Якобсон был «ориентирован на значение»: в противопоставлении к ОПОЯзу и конкретно к Льву Якубинскому

«борьба за функциональный подход в языке сводится в конечном счете к отстаиванию значения, а это в свою очередь ведет к учету ценностного момента» (Jakobson 1988: VIII, 478).

Вряд ли это так, учитывая интерес к «заумному языку» да и по причинам неустоявшегося мнения о природе словесного значения.

А.А. Потебня полагал, что каждое отдельное употребление слова дает его новое значение; следовательно, значение определяется по «ценностному моменту» речи, исходя из узкого контекста лексикографически. Таким же было понимание современников Якобсона:

«Живой словарь языка – хаос, а значение изолированных слов – всегда только обрывки мысли, неопределенные туманности» (Шпет 1989: 416),

а также более поздних концептуалистов: лексическое значение слова по существу

«заполняет весь промежуток между полюсом точного, теоретического понятия и полюсом индивидуального чувственного образа» (Руденко 1990: 92).

Кибернетический подход к слову позволяет уточнить такое толкование значения на коммуникативной основе: слово имеет «размытое поле смысловых значений», которые раскрывают свой смысл «при чтении фразы» «в непрерывности выделяется дискретное» (Налимов 1978: 3, 54; 1979: 36). Основание – теорема Геделя, согласно которой формальная теория не полна, если она непротиворечива:

«„Полиморфизм“ языка – это один из способов допущения „нестрогости“ логики при „внешнем“ сохранении видимости дедуктивной строгости: он позволяет вводить в нашу систему суждений ту „рассогласованность“, без которой она была бы неполна» (Налимов 1979: 73); ср. (Таубе 1964).

Неоконцептуалист сводит значение к форме понятия, поскольку исходит «из идеи», уже готовой к употреблению. «Всеобщая идея» обозначается словом и делится на значение формальное (грамматический знак слова) и объективное (корень слова) с последующим разбиением на частные значения (Auroux 1993: 201). Исходят из допущения, что слово и предмет одинаково вещны и потому взаимосвязаны даже эмпирически; это реальные связи реальных предметов, так что если реальна вещь, то реально и значение слова, поскольку значение слова и есть отношение знака к вещи (Tolland 1991: 120 сл.). В действительности такое «значение» есть смысл слова, данный как истолкование именно данного референта (это the meaning). Эпистемологически значением становится относительная уравновешенность (equilibrium), лад между интенсионалом и экстенсионалом, совместно конструирующими понятие-идею, отталкиваясь от вещности знака и предмета.

Н.Е. Христенсен представляет проблему значения онтологически (в связи с вещью) и логически (в связи с идеей). Значение понимается как отношение вещи к звуковому комплексу (внешняя форма, которая воспроизводится снова и снова), а внутренняя форма представлена сложной схемой в виде ряда «треугольных связей», наложенных один на другой (Christensen 1961: 33). Значение представлено как сущность, оно онтологично, поскольку другое сочетание звуков может получить то же значение (слова разных языков при обозначении одного предмета), а одно сочетание – разные значения. Следовательно, значение невозможно вне воли субъекта; вместе с тем иметь значение – значит стать способным быть истинным (там же: 35), а это уже проблема смысла. Автор указывает четыре теории значения: значение в соответствии

1) вещи,

2) идее,

3) ни идее, ни вещи (просто знак) и

4) функции.

Ни одна из теорий не годится для работы с конкретным материалом, поскольку лексическая система языков имеет слова самой разной содержательности.

Вспоминаю разговоры с московскими коллегами на ту же тему, результатом которых стало расхождение по вопросу: денотат или сигнификат больше заслуживают именования значения слова? Из подобных споров и родилось мое убеждение, что «значение» и в том, и в другом, но различным образом. Именно денотат как предметное значение в соединении с десигнатом как словесным значением (образом) совместно организуют содержательную форму понятия, а причудливые сочетания словесного значения с «чужим» предметным создают другую содержательную форму – образное понятие (символ). Кажется, такое понимание значения в полной мере соответствует суждениям русских философов, как они представлены выше.

6. Семиотика вместо семантики

Действительным отличием от петроградских филологов была у Якобсона склонность к семиотическим проблемам, что как раз и связано с влиянием гуссерлианства на филологическую обработку эмпирического языкового материала.

Корни семиотики также обретаются почти что в Аристотеле. Во всяком случае, ранние его средневековые последователи понимают дело именно так. Предметом их описаний было не значение, которое предполагается известным из Писания, но смысл сущего, который они пытаются опо-знать по существующему. Но смысл – категория синтетическая, и потребовались века неустанных интеллектуальных поисков, чтобы, анализируя смысл, дойти до значения, кристаллизировавшегося в норме (Кант) и оценить его в его ценности (неокантианство). «Закон возрастания ценностей» В. Вундта (1902: 189) переносит внимание с факта на событие с формированием (в позитивизме) идеи научного метода как «события выбора фактов» (ср. идеи Анри Пуанкаре). Происходило постепенное отчуждение субъекта исследования от вещи: от самого явления к действию над ним (эксперимент, редукция, субъективизм точки зрения), а затем к откровению этой вещи под взглядом субъекта – через самовольно избранный и себе самому навязанный метод определения по различительным признакам. Реконструкция сменилась прямой конструкцией, а конкретная «вещь» стала исследовательской моделью, эту вещь подменяющей.

Вместе с тем теория знака у бл. Августина или семиотические открытия Боэция явным образом подтвердили созревшие уже к V веку н.э. основы семиотики как науки о знаках. Когда Боэций (1990: 146) утверждал, что основание Единства Троицы есть отсутствие различий между ее ипостасями, он говорил одновременно о сущности и явлении, и установил семиотические законы оппозиций, «открытием» которых так гордятся