Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов

хотя при этом сам Шпет настаивает на том, что основная задача «в установлении отношения между вещью и понятием», а это – установка реализма (там же: 48, 45, 193, 94, 187).

В целом же это – верное распределение компонентов семантического треугольника (с современной точки зрения): слово – не имя и не знамя, а – знак; но и вещь уже стала объектом предметного смысла. Феноменологизм есть естественное продолжение тех тенденций в развитии гносеологии, которые определены всем ходом движения мысли в слове (в языке). Поэтому сомнительно утверждение (в том числе и Шпета), что Гуссерль – реалист, опровергающий номинализм позитивистов. Неореализм одновременно и номиналистичен, и конституалистичен, поскольку исходит одновременно и из идеи феномена, и из предметности явления (вещи).

«Одной из самых больших заслуг феноменологии является то, что старый спор о единичном и общем, реализме и номинализме, она перевела из сферы бескровных абстракций в живую гущу интуитивного опыта, который в целом переживания и составляет „начало“ и „источник“ всякого философствования. Феноменология с ее методом редукций и различения установок открывает новые миры бытия, но не по ту сторону от нашего действительного бытия, а в нем самом <…> платоновское царство идей раскрывается нам как наше царство» (там же: 217)

– но позиция in re есть позиция концептуалиста.

Г. Шпет понимает, что феноменология – метод, его интересует не факт (как позитивиста), а сущность: феноменология – «наука о сущностях», настоящая философия вообще есть наука о сущностях, постигаемых

«путем перемещения устремления зрения, путем иной „установки“ <…> на чистую сущность» (там же: 22).

5. Сущность

Техника выявления сущности покоится на связях и отношениях, выстроенных посредством оппозиций («коррелативные связи»), т.е. вмысленных на основе различий, а не сходств (как у реалистов, например, у Лосского). Всякий

«предмет – коррелативен, но Я стоит в сознании абсолютно, так как только к нему всё и „относится“, а оно само не „относится“, а осуществляется, по-своему „реализуется“ в бытии сознания» (там же: 85 – 86).

Маркированность Я есть одновременно его не-маркированность; всё зависит от точки зрения.

Теория оппозиций целиком заимствована из средневековых «логических квадратов», обозначавших отношения противоречия и противоположности:

Рис. Квадрат: I – A – E – O

Вершины:

I – частноутвердительные;

A – общеутвердительные;

E – общеотрицательные;

O – частноотрицательные.

Стороны:

A – E opposita contraria, противоположны;

I – O – opposita subcontraria.

Диагонали: I – E, A – O.

Отношения A – O и E – I не могут быть одновременно истинными и ложными. Отношения A – I и E – O суть отношения подчинения.

Все остальные утверждения Шпета повторяют общие положения феноменологии; это и безразличие ко всякому решению вопроса (он может быть поставлен – и этого достаточно), утверждается самодостаточность метода; система строится не на определенных причинных связях, она «есть мотивированность в связях самого опыта» (там же: 92), т.е. определяется границами самой системы телеологическими отношениями, согласно с тем, что «истинное <…> согласуется с данной системой» (там же: 105) и не более того. Описание направлено на то, что не требует доказательств, а при изложении могут быть использованы свои логика и синтаксис; идеальный предмет не имеет ни прошлого, ни будущего, и потому наиболее удобно типологическое рассмотрение и описание, однако при всём том

«познание идеального бытия предметов есть знание, а не вера» (там же: 108).

6. Значение

По суждению Шпета, значение выражает логическую, а смысл – идеальную сторону семантики:

«логическое значение есть выражение» (там же: 141),

а

«смысл внутренне присущее самому предмету, его интимное» (там же: 154),

и, следовательно, смысл порождает исследователь (Я?), «оживляющий» смысл (там же: 144).

«Приняв во внимание приведенное разделение значения и смысла, мы окончательно убеждаемся, что если к сущности понятия и относится „выражать значение“, то „смысл“ остается <…> Он „захватывается“ в понятии уже готовым. Между ним и значением <…> обнаруживается принципиальное различие, которое нисколько не может быть замаскировано тем, что „значение“ выходит за сферу своего первоначального применения, за сферу языка, и становится существенным для логического акта. И при таком расширении остается несомненным, что если в идеальной интуиции схваченная сущность попадает в понятие как его „значение“ и, таким образом, превращает логическое в „выражающее“, то „осмысливание“ и „смысл“ должны искаться нами именно не в логическом и не в логических актах как таких»,

ибо

«осмысление и логизация по существу и принципиально не тождественны» (там же: 142).

«Ведь строго говоря „смысл“ здесь выступает не как нечто новое по сравнению с „значениями“ а только как очень расширенное понятие самих этих последних <…> но при этом совокупность значений есть ничто иное, как „содержание“ предмета» (там же: 153).

Именно здесь находится искомое феноменологией различие между вещью и понятием. Вещь обладает собственным смыслом («смысл вещи»), тогда как понятие обладает значениями, но при этом уже совпадает со словом (позиция номиналиста). Анализируя слово (понятие) секира, Шпет углубляет свое понимание значения и смысла. Тот факт, что секира рубит, представляет его «внутренний смысл» (там же: 191), но внутренний смысл есть внутренняя форма самого слова, это знак; «мотивирующие» же связи секиры с другими типами оружия уводят в сторону «значений», собранных в данной «системе», где возможны нейтрализации (там же: 195), и особенно в

«сфере значений слов, языка, вообще грамматической или филологической сфере, хотя все-таки и здесь предпочитаем термин значение» (там же: 197).

Гуссерль избегает такой содержательной формы, как символ. Шпет, напротив, подводит нас к экспликации этой формы.

«В естественной установке вещи постоянно выступают перед нами как знаки; язык, искусство, всякий социальный предмет, организмы, люди и проч., и проч. – всегда выступают как знаки и со своим внутренним истинным смыслом. Но мы его не видим, не слышим, не осязаем, а „знаем“ все-таки. Мы знаем, что der Tisch значит стол, стол значит орудие для такой-то цели, вот тут уже его смысл, его энтелехия; мы знаем, что у птицы крылья для летания; что данный памфлет написан для протеста; наконец, что просто вот лежит что-то для чего-то! И феноменологический анализ соответственных предметов покажет нам только, что, действительно, к сущности социального относится иметь цель, т.е. обладать энтелехией, то же к сущности организма и пр. …» (там же: 205).

7. Образ