Встречи с искусством - Инна Яковлевна Кошелева

Поступила работать в библиотеку — сначала в известную, центральную, а после перевелась в маленькую на окраине города. Там я увидела ее совсем случайно: судьба забросила меня в этот район по рабочим моим делам, и, дожидаясь кого-то, я зашла в библиотеку полистать газеты.

Кларисса, располневшая и постаревшая, безрадостно выносила книги читателям за стойку. Никому ничего не советовала, никем не интересовалась. Она была похожа на плохую продавщицу: «берите и быстрей»... Улучив минутку, прислонялась к ближайшей полке и погружалась... в чтение. Прежняя Зигзуга.

Я окликнула ее. Кларисса отчаянно смутилась. Она явно тяготилась мною. На мои вопросы, интересно ли ей в библиотеке, что она думает об открытом доступе к книгам, как справляется с новой информацией — приходится ли перестраивать каталог?— Кларисса отвечала что-то невнятное. Да, когда она работала в одной из центральных библиотек, все эти проблемы вставали. А здесь... Слава богу, нет. Библиотека небольшая, тихая. Читателей немного, и она справляется.

— Я все и так помню, на глаз. И не люблю я все эти технические новшества.

Словом, работала она явно по старинке. И, честно говоря, не самым лучшим образом.

Кларисса ехала на обед, я вызвалась проводить ее и таким образом напросилась на приглашение.

Они жили с мамой. И только увидев ее мать, бывшую актрису одного из танцевальных ансамблей, я поняла, что произошло.

— Милочка, сейчас я только что слушала вальс-фантазию Глинки. Это... Это... Когда вся душа плывет куда-то... Я даже танцевала. Если бы у меня были здоровыми ноги!

Свой мир, смещенный, странный.

— Мамочка, у нас гости,— откликнулась из коридора Кларисса.

— Гости? Чужие? Какая радость! Проходите, пожалуйста. У нас век не было гостей. Вы любите Глинку? А балет? Вы знаете, я...

Сыпались «накаленные» глаголы: «умираю», «обожаю».

И дальше сморщенная, худая, ярко накрашенная женщина полчаса рассказывала мне, какие таланты погибли в ней, «танцовщице типа великой Айседоры Дункан», какой искусствовед «дремлет» в Клариссе.

— И вообще, жить стоит только для искусства и только искусством, вы согласны? Этот мир так скучен... хочется погрузиться...

Кларисса несла ей тарелку с супом. И глаза у нее были уже не прежние, лучистые, а усталые и скучающие.

— Вот так и жизнь прошла,— неожиданно сказала она мне на улице.— Герои и шпаги. Романы и повести. Ни мужа, ни ребенка, ни любимой работы. Ко всему этому я оказалась совсем не готова.

...Я не люблю прагматиков. Мечтатели, даже такие неудачные, как Зигзуга, мне куда милее. Я стала изредка заходить в тесную, заваленную книгами и безделушками квартиру. Кларисса была по-прежнему не слишком разговорчивой, и куда чаще, чем с ней, мне приходилось вести бесконечные беседы с матерью. Из бессмысленной вязи слов постепенно все-таки вставала последовательность событий.

Кларисса — девочка. Отец — «простой бухгалтер», мать — актриса. Этот оттенок «простой» наверняка окрашивал образ отца и тогда в самом раннем ее детстве. Но отца отбирает война. Мать замуж больше не вышла и все свои силы отдает дочке. Что же это за силы? Они все были направлены на то, чтобы жизнь «все равно была красивой». Маленькая комнатка и сейчас похожа на будуар; вазочки, кисейные занавесочки, а тогда в ней еще не было Клариссиных книг. «Мы жили очень трудно, недоедали,— рассказывала мне Серафима Зиновьевна,— но я мечтала видеть девочку при театре, и только при театре. Мне предлагали ее устроить машинисткой, секретаршей, сотрудником в областной архив. Но как представлю, бывало, свою девочку, перебирающей бумаги. Скучные, казенные. Или старые засаленные документы... Нет. ...Как правило, детали в пользу того или иного пути, решающего события в жизни выбирались третьестепенные, на мой взгляд, абсолютно случайные, но, видимо,все они находились в определенной системе ценностей, потому что повторялись и в речах Клариссы. Все это был какой-то первый, смешной, наивный слой эстетства, напоминающий оттопыривание мизинчика при питье чая, какое считалось когда-то хорошим тоном в определенных кругах.

Нет, к счастью для себя, Кларисса не остановилась на этом. Она стала читать. Так и стоит перед глазами Зигзуга, приблизив к лицу книгу, которой оно отгородилась от всего света и даже от самой себя. Подойти бы, медленно и ласково открыть ее лицо и сказать: «Оглянись, посмотри вокруг. Это так интересно! Тоже интересно».

Для чего она читала все прекрасные книги? Почему? Скорее всего, это было то, что мать ее называла «уйти в искусство»... Создать своей волей мир, ни в чем не соприкасающийся с жизнью... Взрастить цветы фантазии, которые, несмотря на свою красоту, оказываются цветами зла и не дают личности проявиться, реализовать себя. Какая трагедия!

Пристально я вглядываюсь и в собственную дочь и в ее друзей. Нет, на Зигзугу они не похожи, но и для них искусство подчас — не ниточка к миру, а перегородка. Не такая высокая, как у Зигзуги, но все-таки...

Подчас мне кажется, что склонность к эстетству заложена в самой природе отрочества и юности, в их максимализме, в их тяге к идеальному.

В одной из своих командировок разбирала дело девушки-мелиоратора. После техникума пришла она на работу в одно из рядовых подразделений мелиоративной службы Белгородской области. И... не смогла работать. Не из-за профессиональной непригодности. Отнюдь. Ее «шокировали» (любимое выражение юной мелиораторши) отношения в организации.

— Вы знаете, они ссорятся. Неправильно сделан дренаж в колхозе, и начальник все сваливает на инженера, инженер на начальника. И это доходит до грубых слов, оскорблений.

— Что поделаешь. К сожалению, бывает,— пыталась остудить я девушку.— Ну а добрые они люди, хорошие?

— Хорошие. Помогают мне. Когда болела — заботились. Да, но я не встречала, не ожидала — в литературе, в кино все по-другому. Я подала заявление об уходе.

...Во-первых, смотря в какой литературе. Нет, конфликтная, проблемная проза, стремящаяся разрешать противоречия сегодняшние, рисующая характеры очень разные, ее не интересовала. Ей нравилось все розовое в людях хороших. И в любом произведении она видела эту розовость, ее считала единственной нормой.

Что ж, это само по себе неплохо. И легко объяснимо. В искусстве как таковом, в искусстве в целом мы все ищем, что возвысило бы нас, подтолкнуло к самовоспитанию и самоусовершенствованию. Но...

После встречи с девушкой-мелиоратором я написала материал под заголовком, объясняющим мой личный взгляд на проблему: «Высоко, но от земли не отрываясь».

Нет, я не призывала и не призываю заземлять детей с юных лет, внушать им обывательское и неверное: «литература — одно, жизнь — другое». Но, наверное, и педагог, и отец