Детство в режиме онлайн - Екатерина Вадимовна Мурашова

меня от Любаши секретов нет. И у нее от меня. Правда, Любаша?

У девятилетней Любаши были косички, с разноцветными бомбошками на концах. Она опустила голову и молчала.

– Любка, ну! – легонько пнула ее старшая. – Скажи!

– У меня есть от тебя секрет, Ира, – наконец едва слышно сказала она.

– Вау! – Ира даже подпрыгнула от возбуждения. – Колись тогда!

– Это не мой секрет. Поэтому я не могу рассказать.

– Девочки, заходите, обе! – быстро сказала я. – А вы, Лидия, посидите здесь.

Любаша молчала и переживала.

Ира с любопытством оглядывалась и легко, но сначала односложно отвечала на мои вопросы. Потом постепенно, видя, что ее ответы мне интересны, разговорилась.

– Что тебе нравится?

– Музыку слушать, общаться с подружками, в соцсетях и так, и есть. Лучше сладкое и солененькое.

– А что нравится Любаше?

– Рисовать. Только у нее не получается.

– Откуда ты знаешь? Ты эксперт в живописи?

– Да у меня свои глаза есть.

– Твоя прическа?..

– Я сама, а мама потом поправила. Прикольно получилось, правда?

– Мама не ругалась?

– С чего это? Она только за двойки ругается.

– У тебя много двоек?

– Да как у всех. Бывают.

– Валя могла бы учить Любашу рисовать.

– У нее дара нет.

– Да с чего ты берешься всех судить?!

– Не злитесь. Это не я, это она сама так говорит.

– Валя так говорит сама про себя?

– Да. Жалко ее.

– Тебе жалко Валю?

– Нам обеим жалко. И маме.

– Но почему?!

– Никому она не нужна. Ейная мать ее, как щенка, отцу скинула, а отец в Германии на итальянке женился, у них там еще два сына народилось. И скандалы все время – орут как резаные. Но не разводятся и не собираются, мама говорит, у них, итальянцев, просто так принято. А Валька, когда громко, не любит и как мышь под веником за свои рисунки и прячется. Но дара – нет.

– Почему ваша мама не хочет, чтобы вы к отцу в семью ходили?

– Да нашей матери все равно. Это отец сам не хочет.

– Почему? Ты знаешь?

– У евонной жены от нас голова болит – мы ж не Валька, по углам не сидим. У них еще пианино есть – Любаша побренчать любит. Но когда Валька там, нас пускают – «Валечке нужно общаться». Кстати, вот на пианино она Любашу учит, когда матери дома нет. И получается у обеих.

– А ты?

– Мне неинтересно, у меня слуха нет. Я, может, парикмахером буду. Или визажистом.

Любаша, по-прежнему молча, вдруг странно задвигала пальцами. Я надела очки, пригляделась и даже вздрогнула от неожиданности. У девятилетней девочки были довольно длинные зеленые ногти. Восемь закругленных ногтей довольно реалистично изображали какие-то листочки, на одном, предельно заостренном ногте большого пальца была изображена морда крокодила с рубиновыми глазками. На втором тоже что-то с чешуей и зубами, но непонятное.

– Что это такое?!

– Да это к ней в классе мальчик один прикапывался, и дружки его – дразнились тоже. Вот мама ей ногти и сделала. Любка, покажи!

Любаша свела вместе большие пальцы один над другим, и я явственно увидела на их концах разевающего зубастую пасть крокодила. Девочка изогнула кисти и крокодил пополз, пополз из шевелящейся тропической листвы. Любаша тихо, но угрожающе зашипела.

– Потрясающе! – искренне сказала я. – И что те мальчики?

– Им, конечно, понравилось. Больше не лезут, уважают теперь, – ответила за молчаливую сестру Ира.

– А с папой у вас как?

– Да никак. Деньги дает, и ладно, – вздохнула Ира.

– Но почему так?

– Да мне-то откуда знать. Уж такой он. Сначала был при бабушке – как она хотела. Теперь при своей жене – как она хочет. Он сам бы, наверное, хотел как наша мама – да это вот не получилось у него. Если б можно было, он бы Вальку удочерил, он так, кажется, и хотел вначале – но жена его убедила, что у нее в Германии будущее.

– Когда я была маленькой, меня водили в музеи, в планетарий и в оранжерею еще, – сказала я. – В планетарии мне нравилось. В Эрмитаже я смотрела разные полы и слушала, как они скрипят. А в оранжерее мы с подружкой отставали от группы, собирали и прятали в карманы опавшие листья и цветочки и потом, сидя на скамейке, мерялись, у кого больше всего. И у кого красивее. У меня всегда было больше – я была ловчее. Но у подружки красивее – у нее был вкус. Когда ваша бабушка пришла ко мне, я вспомнила ту девочку, которой была когда-то.

– А мы с бабушкой в оранжерею пойдем? – спросила Любаша.

– Только свистни! – усмехнулась Ира.

– Я больше тебя цветков соберу.

– Еще посмотрим.

* * *

– Вам честно, как я думаю, или политкорректно? – спросила я у Лидии.

– Честно, конечно, – почти не колеблясь, ответила женщина.

– Целостный, придуманный для удобства мир. Клетка с канарейками, вроде той, которая досталась вам в наследство от мужа. Сначала сын, который послушно рос таким, как вам нравится. Он рванулся один раз за яркостью и семью ветрами, но не справился, не сумел научиться и отступил, фактически бросив (не материально, но психологически) родившихся в браке с Раей детей. Второй раз женился на женщине, которая так перенапряглась, несколько лет растя болезненного ребенка, что с облегчением сплавила его отцу в благополучную Германию и больше не хочет иметь детей. Она приняла от вас бразды правления, и теперь они с вашим сыном облегченно выдохнули после страшных жизненных испытаний и вдвоем едят сладкие плюшки и живут для себя. Тихая девочка Валя, которая старается всем угодить и во всем и всегда чувствует себя неслучившейся и виноватой… Практически идеальная внучка, которая, увы, вам не досталась… Вы случайно не знаете, что за чужой секрет у Любаши? Такой, что она даже Ире не может сказать?

– Случайно знаю. Рая мне рассказала, не без злорадства, конечно, что вроде бы подумывает снова выйти замуж – за совладельца сети каких-то салонов. И вот девочкам она пока ничего не сказала, пока все окончательно не определилось, но Любаша ее как-то, полгода назад, с ним в недвусмысленном положении застукала, когда еще вовсе ничего было не решено. Любаша очень тихо двигается, это и я могу подтвердить, я сама иногда пугаюсь. И Рая попросила ее хранить тайну. Вероятно, ее-то Люба и хранит. Насчет же остального… В принципе, вы правы, я, конечно, и сама не раз думала о чем-то подобном. Но что же из всего этого получается? Мне тоже, как сыну, следует отступиться от того мира и до конца жизни уйти в свой, с плюшками, музеями и канарейками? Или (из интереса?) рвануться и попытаться стать