О всех созданиях - Джеймс Хэрриот

глаза, как будто чувствовал себя скверно. Но, черт побери, ни одного конкретного симптома!

Я не стал говорить его хозяину, что так ничего и не понял – подобная откровенность доверия не укрепляет, – а укрылся за деловым тоном.

– Я дам вам лекарство. Пускайте ему в глаза две-три капли три раза в день. И держите меня в курсе. Возможно, дело в какой-то застарелой инфекции.

Я вручил ему пузырек с двухпроцентным раствором борной кислоты и погладил Роя по голове.

– Будем надеяться, старина, что у тебя все наладится, – сказал я, и обрубок хвоста весело завилял в ответ. Рой выглядел смышленым, ласковым и очень симпатичным, а экстерьер у него был – хоть на выставку гладкошерстных фокстерьеров: вытянутая морда, длинная шея, острый нос и изящные прямые ноги.

Он соскочил со стола и запрыгал вокруг хозяина. Я засмеялся.

– Торопится поскорее уйти отсюда, как большинство моих пациентов! – Я нагнулся и похлопал его по спине. – Редкий крепыш.

– Это верно. – Эндрю гордо улыбнулся. – По правде говоря, я часто думаю, что, если бы не глаза, он во всех отношениях был бы молодцом из молодцов. Видели бы вы его на лугу – бегает быстрее гончей!

– Вполне возможно. Так держите меня в курсе, хорошо?

Я проводил их до дверей и занялся другими делами, к счастью не подозревая, что начался один из самых тягостных эпизодов за всю мою практику.

После этого первого визита я заинтересовался Роем и его хозяином. Эндрю, очень милый, тихий человек, был агентом фирмы химических удобрений и, как я сам, значительную часть времени проводил в разъездах по окрестностям Дарроуби. Фокс неизменно его сопровождал, и прежде я не раз с улыбкой замечал, что песик всегда с любопытством смотрел вперед сквозь лобовое стекло, опираясь передними лапами на приборную доску или на руку хозяина, переводившего рычаг передач.

Однако теперь, когда у меня появилось к ним личное отношение, я обнаружил, что фоксик, наблюдая окружающий мир, извлекал из этого огромное удовольствие. Во время этих поездок он ничего не упускал: шоссе впереди, проносящиеся мимо дома, люди, деревья и луга – все вызывало в нем живейшее любопытство.

Однажды мы с Сэмом повстречали его, гуляя по вересковой пустоши и широкой, открытой всем ветрам вершине холма. Но был май, вокруг веяло теплом, и жаркое солнце успело подсушить зеленые тропинки в вереске. Рой белой молнией мелькал над бархатистым дерном, а заметив Сэма, подскочил к нему, на мгновение выжидательно замер и умчался к Эндрю, который стоял посреди большой травянистой прогалины. Там золотым огнем пылали кусты дрока, и фоксик носился по этой естественной арене, упиваясь собственной быстротой и здоровьем.

– Вот это и есть чистая радость бытия, – сказал я.

Эндрю застенчиво улыбнулся.

– Да, он удивительно красив, правда?

– А как его глаза? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Иногда хорошо, иногда не так хорошо. Примерно как раньше. Но, должен сказать, после капель ему как будто становится легче.

– И все-таки бывают дни, когда ему не по себе?

– К сожалению, да. Иногда глаза его очень мучают.

На меня вновь нахлынуло ощущение бессилия.

– Пойдемте к машине, – сказал я. – Надо его посмотреть.

Я поднял Роя на капот и снова исследовал его глаза. Веки во всех отношениях были нормальными. Значит, в прошлый раз я ничего не пропустил. Но в солнечном луче, косо падающем на глазное яблоко, я вдруг различил в роговице очень слабую дымку. Небольшой кератит, который в тот раз еще нельзя было заметить. Но причина? Причина?

– Тут требуется что-нибудь посильнее. – Я порылся в багажнике. – У меня есть кое-что с собой. На этот раз попробуем ляпис.

Эндрю привел Роя неделю спустя. Дымка исчезла – возможно, сыграл свою роль ляпис, – но скрытая причина осталась. По-прежнему что-то было далеко не в порядке, но мне не удавалось выяснить, что именно.

И вот тут-то я встревожился по-настоящему. Неделю за неделей я атаковал эти глаза всем, что содержалось в фармакопее: окись ртути, хинозол, сернистый цинк, ихтиол и еще сотни снадобий, теперь давно уже канувших в Лету.

Тогда у меня не было сложных современных антибиотиков и стероидных препаратов, но теперь я знаю, что они тоже не помогли бы.

Однако настоящий кошмар начался, когда я увидел, что в роговицу начинают проникать пигментные клетки. Зловещие коричневые крапинки собирались по краям и темными нитями вторгались в прозрачную оболочку – в окно, через которое Рой видел мир. Мне и раньше приходилось наблюдать такие клетки. Раз появившись, они обычно уже не исчезали. И они были непрозрачными.

Весь следующий месяц я пытался остановить их с помощью моего жалкого арсенала, но они неумолимо продвигались вперед, сужая и затуманивая поле зрения Роя. Теперь их заметил и Эндрю: когда он в очередной раз привел фоксика на прием, руки его тревожно сжимались и разжимались.

– Он видит все хуже и хуже, мистер Хэрриот. В машине он по-прежнему смотрит по сторонам, но раньше он лаял на все, что ему не нравилось, – например, на других собак, – а теперь он их попросту не видит. Он… он слепнет.

Мне хотелось закричать, пнуть стол, но это не помогло бы, а потому я промолчал.

– Все дело в этой коричневой пленке, верно? – сказал он. – Что это такое?

– Пигментарный кератит, Эндрю. Он иногда возникает из-за длительного воспаления роговицы – передней оболочки глаза – и с трудом поддается лечению. Но я постараюсь сделать все, что в моих силах.

Однако моих сил оказалось недостаточно. Этот тихо наползающий пролив был беспощаден, пигментные клетки сливались в почти черный слой, опуская непроницаемый занавес между Роем и окружающим миром, который он с таким любопытством разглядывал. И все это время меня не переставая томило тревожное сознание неизбежности.

И вот теперь, пять месяцев спустя после того, как я в первый раз исследовал глаза Роя, Эндрю не выдержал. От нормальной роговицы не осталось почти ничего – лишь крохотные просветы в буро-черном пятне позволяли фоксику что-то иногда увидеть. Надвигалась полная темнота.

Я снова потрогал его за плечо.

– Успокойтесь, Эндрю. Сядьте! – Я придвинул ему единственный деревянный стул в смотровой. Он сел, но еще долго продолжал сжимать голову в ладонях. Наконец он повернул ко мне заплаканное, исполненное отчаяния лицо.

– Мне невыносимо думать об этом! – с трудом выговорил он. – Рой такой ласковый, такой веселый! Он же всех любит! Чем он заслужил это?

– Ничем, Эндрю. От подобной беды не застрахован никто. Поверьте, я вам глубоко сочувствую.

Он помотал головой.

– Но ведь для него это особенно страшно. Вы же видели, как он сидит в машине… ему все