О всех созданиях - Джеймс Хэрриот

не слышал, чтобы мистер Гилби выругался или употребил вульгарное выражение. Собственно говоря, он был единственным фермером из всех, кого я знал, называвшим навоз удобрением.

К тому же, как строго блюдущий свою веру методист, он не пил, не предавался никаким мирским удовольствиям и, насколько известно, ни разу в жизни не солгал. Короче говоря, он был таким добродетельным, что я проникся бы к нему глубочайшим подозрением, будь он кем-либо другим. Но мистера Гилби я узнал близко. Он был очень приятным кротким человеком, честным и чистым как стеклышко. Я бы без колебаний доверил ему свою жизнь. Вот почему мне стало так горько, когда я увидел его распростертым на булыжнике. Все произошло мгновенно. Мы только-только вошли в коровник, и мистер Гилби указал на черную корову, помесь абердин-ангусской породы, в стойле почти прямо напротив входа.

– Это она вот. Вроде бы простудилась.

Он знал, что я начну с измерения температуры, а потому ухватил ее за хвост и занес ногу, чтобы переступить через сточный желоб и втиснуться между ней и ее соседкой. Тут-то это и произошло: когда его ноги оказались широко расставленными – самая неудачная из возможных позиций.

Собственно, я не очень удивился, поскольку, когда мы вошли, хвост этот раздраженно хлестал по бокам, да и вообще я всегда побаиваюсь черных коров. Ей как будто не понравилось наше внезапное появление, и она молниеносно лягнула задней правой ногой, угодив кремневым копытом ему точно в пах между широко расставленными ногами, а на нем был только сильно протертый застиранный комбинезон, не обеспечивающий ни малейшей защиты.

Я вздрогнул от жуткого хлопка, когда копыто впечаталось в цель, но мистер Гилби никаких эмоций не проявил, а просто упал, как расстрелянный, и замер в неподвижности на жестких камнях, зажав ладони между ног. Прошли десятки секунд, прежде чем он начал тихонько постанывать.

Бросившись помочь ему, я успел подумать, что судьба поступила с ним вдвойне жестоко, сделав меня свидетелем того, как было ранено и его целомудрие. Я не сомневался, что щупленький фермер предпочел бы умереть, лишь бы никто не увидел его в столь непристойном виде, когда он заерзал по полу, отчаянно прижимая ладони к той части своего тела, которая как бы не существовала вовсе и никакому упоминанию не подлежала. Я опустился на колени рядом с ним и ободряюще похлопывал его по плечу, пока он вел свой внутренний бой с невыносимой болью.

Через некоторое время ему настолько полегчало, что он сумел сесть, и я поддерживал его, обняв за плечи; по его позеленевшему лицу скатывались капли пота. И вот тут-то его начало одолевать смущение, – он, хотя и поспешил отнять руки от неположенного места, явно мучительно стыдился, что его видели в столь вульгарной позе.

А я чувствовал себя странно беспомощным. Маленький мистер Гилби не мог дать выход своим страданиям обычным способом, хорошенько выругав и корову, и судьбу вообще, а я не мог парой соленых шуточек помочь ему отмахнуться от случившегося. Подобное не исключено и посейчас и обычно вызывает сочные замечания касательно того, как такое происшествие может сказаться в дальнейшем на сексуальной жизни жертвы. Это заметно разряжает обстановку.

Но здесь, в коровнике мистера Гилби, царило неловкое молчание. Мало-помалу его лицо обрело обычный цвет, и он кое-как поднялся на ноги. Несколько раз глубоко вздохнул, а потом бросил на меня несчастный взгляд. Очевидно, он считал, что должен как-то объяснить мне свое неподобающее поведение или даже извиниться за него.

Минуты шли, и напряжение все нарастало. Губы мистера Гилби раза два начинали дергаться, точно он собирался что-то сказать, но не находил нужных слов. Наконец он как будто собрался с духом. Прочистил горло, внимательно огляделся по сторонам, а затем приблизил рот почти к самому моему уху. И прояснил ситуацию одной предельно конфиденциальной фразой, произнесенной хриплым шепотом:

– Прямо по причиндалам, мистер Хэрриот.

Я заменяю специалиста по собакам

В памяти всплывают и всплывают все новые эпизоды. Первые месяцы в Скелдейл-хаусе. Еще задолго до Хелен.

Мы с Зигфридом завтракаем в большой столовой. Мой патрон оторвался от письма, которое читал.

– Джеймс, вы помните Стьюи Брэннана?

Я улыбнулся.

– Ну конечно. Скачки в Бротоне?

Приятель Зигфрида со студенческой скамьи. Дружелюбный медведь. Конечно, я его не забыл.

– Да-да. – Зигфрид кивнул. – Ну так я получил от него письмо. У него уже успел родиться шестой. И хотя он не жалуется, не думаю, что ему хорошо живется в такой дыре, как его Хенсфилд. Еле-еле на хлеб зарабатывает. – Он задумчиво подергал себя за ухо. – Знаете, Джеймс, было бы неплохо дать ему возможность отдохнуть. Вы не согласились бы поехать туда и подменить его недельки на две, чтобы он свозил свое семейство к морю?

– Конечно. С удовольствием. Но ведь вам одному нелегко придется?

– Мне полезно поразмяться, – отмахнулся Зигфрид. – Да и вообще у нас сейчас тихое время. Так я ему сегодня же напишу.

Стьюи с благодарностью ухватился за это предложение, и несколько дней спустя я отправился в Хенсфилд. Йоркшир – самое большое графство в Англии и, пожалуй, может похвастать наибольшим разнообразием. Меня просто потрясло, когда, покинув зеленые холмы и прозрачный воздух Дарроуби, я через какие-нибудь два часа увидел, как из рыжей пелены лесом встают фабричные трубы.

Тут начинался промышленный Йоркшир, и я проезжал мимо фабрик, угрюмых и сатанинских, какие могут привидеться только в кошмаре, мимо длинных рядов унылых одинаковых домов, в которых жили рабочие. Все было черным – дома, фабрики, заборы, деревья, даже окружающие холмы, закопченные и изуродованные дымом, извергаемым на город сотнями гигантских труб.

Приемная Стьюи находилась в самом сердце этого ада, в мрачном здании, покрытом слоем сажи. Нажав на кнопку звонка, я прочитал на табличке: «Стюарт Брэннан, ветеринарный хирург, член Королевского ветеринарного колледжа и специалист по собакам». Интересно, подумал я, как отнеслись бы к этому добавлению светила Королевского ветеринарного колледжа, но тут дверь открылась, и я увидел своего коллегу.

Он заполнил весь дверной проем. Пожалуй, со времени нашей первой, и последней встречи он стал еще толще, и, поскольку был конец августа, он, естественно, не надел запомнившейся мне флотской шинели, но в остальном с того времени, когда мы познакомились в Дарроуби, внешне нисколько не изменился: круглое мясистое добродушное лицо, темная влажная прядь, прилипшая ко лбу, всегда орошенному капельками пота.

Он ухватил меня за руку и радостно втащил в дверь.

– Джим! Очень рад вас видеть! Мои все в восторге – отправились за покупками перед поездкой. Мы уже списались насчет квартиры