О всех созданиях - Джеймс Хэрриот

прорычал в трубке голос с сильным йоркширским акцентом, – но мне нужен Фарнон.

– Извините, мистера Фарнона нет дома. Могу ли я чем-нибудь помочь?

– Может быть, и можете, хотя я предпочел бы вашего босса. Это Симз из Бил-Клоуза.

(О нет, пожалуйста, только не Бил-Клоуз в субботу вечером. Неисчислимые километры по холмам и по ухабистому проселку.)

– Да, мистер Симз, что случилось?

– Я расскажу вам, в чем дело. У меня здесь есть великолепный шайр. Целых семнадцать ладоней в холке. Он сильно порезал заднюю ногу, сразу над коленом. Я хочу, чтобы вы немедленно зашили рану.

(Как славно! Над коленом! Что за милое место для зашивания раны у лошади. Если она не исключительно спокойная, операция обещает стать замечательным развлечением.)

– Как велика рана, мистер Симз?

– Да добрых сантиметров тридцать, и кровь хлещет как черт. А лошадь-то вертлявая, как угорь. Может копытом выбить глаз мухе. Я никак не могу к ней подойти. Лезет на стенку, когда увидит кого. Кстати, пару дней назад я водил ее к ковалю, так мужик перепугался до смерти. Потрясающе хорошая лошадь.

(Черт побери тебя, мистер Симз, вместе с Бил-Клоузом и «потрясающе хорошей лошадью»!)

– Я немедленно выезжаю. Попытайтесь найти нескольких помощников на тот случай, если придется заваливать ее.

– Завалить? Ее? Эту лошадь невозможно завалить. Сначала она убьет того, кто попытается. Да и нет у меня здесь никого, так что вам придется справляться самому. Я знаю, мистеру Фарнону не понадобилось бы много людей, чтобы помочь ей.

(Как мило! Это надо будет записать в дневник.)

– Очень хорошо, я выезжаю, мистер Симз.

– Да, совсем забыл. Дорогу ко мне размыло вчерашним наводнением. Последнюю пару километров надо будет пройти пешком. Так что выезжайте и не заставляйте меня ждать всю ночь.

(Ну, это уже чересчур!)

– Послушайте, мистер Симз, мне не нравится ваш тон. Я сказал, что выезжаю немедленно и доберусь до вас так быстро, как смогу.

– Ах, вам не нравится мой тон, да? А мне не нравятся молодые студентишки, когда они практикуются на моей замечательной скотине, и я не потерплю вашей наглости. Вы не разбираетесь в этом деле.

(Все, с меня хватит!)

– Послушайте меня, Симз. Если бы не лошадь, я бы вообще остался на месте. Что вы себе воображаете, а? Если вы еще попытаетесь разговаривать со мной так…

– Ну-ну, Джим, держи себя в руках. Спокойнее, старина. Пупок развяжется, если ты будешь продолжать в таком духе.

– Какого черта?..

– Ай-ай, Джим, успокойся! Ну и характер же у тебя. Тебе надо следить за собой.

– Тристан! Откуда, черт возьми, ты говоришь?

– Из будки рядом с «Гуртовщиками». Во мне два литра пива, и они озоруют. Вот я и решил позвонить тебе.

– Клянусь Богом, я когда-нибудь убью тебя, если ты не прекратишь эти игры. У меня от них появляются седые волосы. Время от времени они терпимы, но за последнюю неделю это уже третий случай.

– Но согласись, он – самый лучший, Джим. Было просто здорово. Когда ты стал закипать по полной, я чуть не умер. Боже, слышал бы ты себя.

Он зашелся в безудержном смехе.

Я попытался предпринять слабую и негодную попытку отмщения человеку в телефонной будке.

– Это молодой Фарнон? – начал я, подделываясь под гортанное кваканье йоркширцев. – С вами говорит Тилсон из Хайвуда. Я прошу вас приехать немедленно. У меня тяжелый случай…

– Извини, Джим, что случилось с твоими гландами? Впрочем, продолжай свою речь. Звучит очень интересно.

Но один раз трубку взять пришлось ему. Случилось это во вторник, когда мое дежурство пришлось на первую половину дня. В половине двенадцатого утра зазвонил телефон. Выпадение матки у коровы. Это очень тяжелая операция в нашей практике, и по спине у меня пробежал привычный холодок.

Это случается, когда корова после отела продолжает тужиться, пока не вывернет наружу всю матку, которая повисает чуть ли не до скакательного сустава. Это огромный орган, и его необычайно трудно вправить на место, в основном потому, что, вытолкнув его, корова не хочет получить его обратно. А в соревновании между руками человека и мышцами коровы у последней шансов значительно больше.

Старые ветеринары, пытаясь хотя бы чуть-чуть уравнять возможности, подвязывали корову за задние ноги и поднимали ее в воздух, а самые изобретательные из них применяли всевозможные изобретения типа маточных зажимов, чтобы втолкнуть орган в небольшой объем. Но следствием всегда была многочасовая упорная работа.

Появление эпидуральной анестезии все упростило, поскольку животное не чувствовало матки и не тужилось, но слова «выворот матки» по-прежнему гарантированно стирали улыбку с лица.

Я решил взять с собой Тристана на случай, если мне понадобятся несколько дополнительных килограммов силы. Он пошел со мной, но по поводу этой моей мысли проявил мало энтузиазма. Однако и эти остатки улетучились, когда он увидел пациентку – очень толстую шортгорнку, беззаботно лежащую на полу в своем стойле. Сзади нее находилась кровавая масса, состоящая из матки, последа, навоза и соломы.

Она не проявила ни малейшего намерения встать, но после наших долгих энергичных понуканий и толканий поднялась на ноги, сохраняя скучающий вид.

Через пласты жира было трудно найти эпидуральное пространство, и я не был уверен, что весь анестетик попал куда надо. Я убрал послед, почистил матку и положил ее на чистую простыню, которую держали фермер и его брат. Они были людьми хлипкими и могли только держать простыню. На большее с их стороны я рассчитывать не мог.

Я кивнул Тристану, мы сняли рубашки, ниже пояса обмотались чистой мешковиной и взялись за матку.

Она ужасно распухла, и нам понадобился целый час, чтобы поместить ее обратно. Но этому предшествовал долгий период времени, когда мы не могли добиться вообще никакого успеха, а вся идея засунуть огромный орган в небольшое отверстие казалась такой же смехотворной, как попытка продеть сосиску в игольное ушко. Затем несколько минут нам казалось, что мы наконец стали добиваться своего, но тут же обнаружилось, что мы пытаемся втолкнуть орган в дыру в простыне. (Зигфрид однажды рассказывал мне, как целое утро потратил на то, чтобы вставить матку в анус, хотя обеспокоил его не сам этот факт, а то, что ему это почти удалось.) В итоге, когда надежды уже не оставалось, наступил блаженный момент: эта штука начала скользить внутрь и волшебным образом исчезла из виду.

Где-то на полдороге мы оба остановились передохнуть, стоя бок о бок и тяжело дыша. Щеки Тристана были разукрашены в тех местах, где его обрызгала задетая артерия. Я посмотрел ему в глаза и прочитал в них глубокое отвращение ко всем