Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо - Герд Шверхофф

каноэ; и, конечно, Иисус, «привлеченный за богохульство», которого ведут два солдата[784].

Судя по всему, в журналистской кампании радикального вольнодумца Фута с самого начала учитывались юридические издержки. Хотя он не желал играть роль мученика, заявлял Фут, если потребуется, он без колебаний «вытащит монстра преследования на дневной свет», даже ценой нескольких царапин и ссадин. Фут был рад навлечь на себя враждебность своих противников и сражаться с ними. В то же время он подшучивал над щепетильностью некоторых своих товарищей, которые, образно говоря, хотели сделать омлет, не разбив яиц[785]. Этот сарказм относился, в частности, к давнишнему поборнику секуляризма Джейкобу Холиоку, который видел, как его усилия по приданию свободомыслию респектабельного облика были поставлены Футом под угрозу[786].

16 июля 1882 года «Вольнодумец» гордо вышел со штампом «Осужден за богохульство!» под заголовком[787]. Фут, очевидно, рассчитывал на юридическое преследование, хотя многие дела против него не привели к осуждению. Годичное тюремное заключение усугубило репутацию Фута как «узника за богохульство» («Prisoner for Blasphemy» – название его автобиографии, написанной в 1886 году). Затем он возобновил свою журналистскую деятельность, а в 1890 году сменил Брэдлоу на посту президента Национального светского общества. Общественное мнение по поводу дела Фута в этот момент разделилось. В то время как многие представители респектабельного среднего класса завалили Министерство внутренних дел письмами, в которых выражали свой ужас по поводу чудовищных богохульств журнала и призывали принять жесткие контрмеры, также было много писем и петиций в пользу осужденных. «Я не могу найти слов, чтобы выразить свое возмущение и стыд, что такой инцидент возможен в XIX столетии», – писал джентльмен из Манчестера, назвавший себя либеральным христианином. Он считал этот приговор национальным скандалом[788].

Судьи сами задавались вопросом, как применить старый закон о богохульстве в новые времена. Лорд Кольридж, один из судей на этом процессе, более резко, чем кто-либо до него, отметил разницу между содержанием и формой антирелигиозного заявления. Фута вряд ли можно осуждать за его мнение сегодня, когда христианство уже не является основой закона, как это было когда-то. Но правила спора (decencies of controversy), рамки приличия должны быть соблюдены.

Преступлением является нецивилизованное поведение или желание оскорбить, а не содержание высказывания.

Разграничение Кольриджа рассматривается учеными как новаторское, предвосхитившее будущее, даже если его содержание считается неудачным[789]. Вполне возможно, что сейчас, в эпоху свободы убеждений, различие между содержанием (matter) и формой (manner) проводится более резко, чем в прошлом, но на практике это решение отнюдь не означает перелома. Независимо от того, имело ли место намеренное унижение достоинства или нет (как в деле Холиока), оно всегда, по крайней мере, предполагалось и становилось руководящим принципом приговора.

Последняя крупная серия судебных процессов о богохульстве в Великобритании в начале XX века была проведена против Джона Уильяма Готта, Томаса Стюарда и ряда других социалистов-вольнодумцев[790]. Некоторые из этих процессов касались устных заявлений, другие – публикаций, таких как радикальный ежемесячник Готта «The Truthseeker» («Искатель истины»), который содержал антирелигиозные и антиклерикальные иллюстрации, аналогичные тем, что публиковались в «Вольнодумце». Несмотря на ухудшающееся здоровье, Готт был приговорен к девяти месяцам каторжных работ и умер в следующем году. Он вошел в историю как последний человек в Великобритании, который был заключен в тюрьму за богохульство[791]. Образцовая суровость действий правосудия в отношении Готта и его соратников, очевидно, была связана с тем, что они – в кругу Социалистической лиги свободомыслия – явно считали себя социалистами и вели крайне агрессивную борьбу с «религией рабов»[792]. Типичной является карикатура, символизирующая «человечество, распятое между двумя ворами»: на ней изображен висящий на кресте человек, у которого отнимают деньги священнослужитель (слева) и увенчанная короной голова (справа)[793]. Власти чутко отреагировали на такую комбинированную атаку против правящего порядка и, соответственно, против религии и церкви как опоры этого порядка.

Общественное мнение в это время было важно как никогда, поэтому многие герои выставляли себя жертвами и мучениками. «Осужден за богохульство!» – также стояло у заголовка «Искателя истины», а Гарри Боултер, приговоренный в 1908 году к одному месяцу тюрьмы за богохульные речи, позже опубликовал отчет под названием «Как я оказался среди воров». В нем он рассказывает, что тюремные власти отказывались выдавать ему светские книги, а тюремный капеллан оскорблял его[794]. В памфлете «Богохульник» о «богохульстве» 1904 года единомышленник Боултера Эрнест Пак процитировал строки, приведенные в начале «Литании об истинной природе богохульства», написанной американским вольнодумцем Робертом Ингерсоллом[795].

Однако более важным, чем самореклама активного, но небольшого меньшинства радикалов, было сочувствие критически настроенной общественности, протестующей против судебных процессов и приговоров за богохульство. Петицию в поддержку Стюарда и Готта подписали многочисленные интеллектуалы и общественные деятели, в том числе Артур Конан Дойл, Г. К. Честертон, Хэвлок Эллис и Джордж Бернард Шоу. Такие газеты, как лондонская «Times» и «Manchester Guardian», начали кампании за свободу слова. И даже епископ Лондона выступал за отмену законов о богохульстве, утверждая, что христианство может выдержать и пережить оскорбления, но перестанет быть христианством, если от его имени будет осуществляться месть[796]. Все эти голоса не возобладали в краткосрочной перспективе, но в дальнейшем они, возможно, помогли создать климат, в котором богохульство больше не считалось уголовным преступлением. Джон Уильям Готт был не только последним богохульником в Англии, наказанным тюремным заключением, но и последним, кто предстал перед судом общественных обвинителей.

В последующие десятилетия вопрос о богохульстве тем не менее неоднократно становился предметом противоречивых общественных и политических дискуссий[797]. Временами казалось, что отмена соответствующих законов неизбежна. С другой стороны, накануне Второй мировой войны христиане-фундаменталисты и антисемитские правые круги предпринимали попытки расширить состав преступления за богохульство, чтобы предотвратить проникновение в ряды вольнодумцев «чужих» и коммунистических сил, которые они считали сущим кошмаром. Сохраняется статус-кво законов, которые не применяются. Возможно, именно поэтому судья лорд Деннинг выразил мнение большинства в 1949 году, когда говорил о том, что преступление богохульства является a dead letter – лишь мертвой буквой закона[798].

Германия I: искусство и политика в империи

Долгое время считалось, что политическая культура Германии XIX века была отмечена «плесенью» Реставрации и репрессий, которая лишь на короткое время стиралась реформами и революциями. Парламентаризм и критически настроенная общественность, вероятно, играли меньшую роль, чем в Великобритании того времени. Возможно, с этим связана сравнительно низкая политизация вопроса о богохульстве. Но даже отсталое авторитарное государство не смогло подавить общественный спор о богохульстве. Борьба шла прежде всего в области искусства и культуры.

До основания империи

Значение богохульства в немецких землях в начале современной эпохи все еще требует дальнейшего изучения. С окончанием существования старой империи