Эволюция архитектуры османской мечети - Евгений Иванович Кононенко

колонн, и резная декорация балюстрады, и «перерезание» опорами и самой площадкой мафиля окон в стене киблы, но главное – вынесение входа на площадку вовне, в южную секцию восточной галереи. Этот поздний мафиль и вход на него традиционно не указываются на планах и разрезах синановской мечети. Вероятно, такое «дополнение» появилось не ранее XVIII в., когда в османских мечетях – как старых, так и новых, – организовывались особые места для молитвы и длительного пребывания высокородных патронов55.

Михримах Султан-джами у Эдирнекапы, Стамбул. План (по Кубану)

Как уже было сказано, двор мечети равен по площади молитвенному залу и также подчинен модульной сетке 5 х 556. Подобно тому как в планировке интерьера Синан из-за использования диагональных опор был вынужден сузить сам подкупольный квадрат, он сузил и соответствующие три центральные ячейки северной и южной сторон двора, перекрывая их куполами с овальными основаниями. Открытая часть двора, как и подкупольный квадрат зала, занимает 9 из 25 модульных ячеек. При такой симметрии по двум перпендикулярным осям и очевидном подобии двора и зала логичным кажется размещение боковых проходов во двор в центральных ячейках каждой стороны – в этом случае Синан не только повторил бы пересечение осей проходов, ранее достигнутое в Баязид-джами, но и добился бы воспроизведения во дворе планировочного креста зала Шехзаде-джами. Очевидно, что именно такое воспроизведение и уподобление не входило в планы архитектора: его мечеть не является простой суммой двух одинаковых по планировке частей. Двор, безусловно, остается полноправной частью ансамбля мечети, однако с точки зрения ритуальной практики лишь расширяет, дополняет пространство молитвенного зала; являясь составляющей архитектурной композиции, он – только преддверие основного пирамидального объема здания. Вероятно, акцентировав «крещатую структуру» в плане зала с помощью оси боковых входов, Синан сознательно отказался от ее «удвоения» в планировке двора, вернувшись к более традиционной для «больших османских мечетей» практике размещения поперечной оси в южной части сахна непосредственно перед фасадным портиком.

Михримах Султан-джами у Эдирнекапы, Стамбул. Вид комплекса с севера

Михримах Султан-джамиу Эдирнекапы, Стамбул. Интерьер (вид с востока)

Само наличие двора в рассматриваемом памятнике противоречит всей предшествовавшей практике возведения османских мечетей именно как погребальных или «поминальных» мемориалов. В других мечетях Синана, построенных в Стамбуле от имени членов монаршей семьи, но не лично султана, дворы отсутствуют, – например, в Михримах-джами (Йекеле) в Ускюдаре, возводимой синхронно Шехзаде-джами, обычный для «частных» мечетей 5-пролетный фасадный портик дополнен широким навесом; аналогичное решение использовано в Рустем-паша-джами в Эминоню (1561–1563)57. Двор перед мечетью Михримах Султан у Эдирнекапы (1562–1565), намного превышающий по ширине саму мечеть и обнесенный купольными галереями, отделен от 7-пролетного фасадного портика и должен восприниматься как внутреннее пространство П-образно спланированного медресе, тем более что проход в мечеть по михрабной оси через двор невозможен58; этот же прием «отделения» двора медресе (как вариант коранической школы) от фасадного портика основного объема применен при строительстве стамбульских «чиновничьих» мечетей Синан-паша в Бешикташ (1555) и Соколлу Мехмед-паша в Кадырга (1572)59. На этом фоне полноценный изолированный двор, расположенный внутри огороженной территории куллие и являющийся частью композиции именно мечети, заставляет оценивать замысел Шехзаде-джами, архитектура которой полностью соответствует всем критериям «большой османской мечети», не как траурный, но как триумфальный мемориал, и предполагать вынужденную коррекцию этого замысла уже на каком-то этапе строительства комплекса60.

Нефная базилика: мечеть Сулеймание

Строительство куллие Сулеймание началось в 1550 г. – через 30 лет после восшествия Сулеймана I на престол61. За эти три десятилетия султан имел достаточно поводов для возведения очередной улу-джами как триумфального памятника – взятие Родоса (1522), разгром венгров при Мохаче (1526), взятие Тебриза и Багдада (1534), покорение островов Эгейского моря (1538), подчинение Боснии, Герцеговины, Молдавии, княжеств Персидского залива… Даже походы на Вену (1529) и к берегам Гуджарата (1538), несмотря на военные неудачи, могли быть поданы как успехи османского оружия62. Вероятно, полноценным триумфальным памятником должна была стать большая мечеть, строительство которой было начато в 1543 г. на Третьем холме Константинополя, однако печальные события могли заставить султана отложить возведение мемориала собственному царствованию63.

Новый проект был начат через два года после окончания Шехзаде-джами, а за годы строительства «траурной мечети» победы армий и флота Сулеймана в Персии, Венгрии, Средиземном море и Персидском заливе только добавили поводов для появления грандиознойулу-джами.

Эти замечания заставляют видеть в возведении комплекса нечто иное и большее, нежели очередное мемориальное куллие, и для понимания особенностей риторики возведения Сулеймание следует учесть несколько обстоятельств.

Во-первых, Мехмед II строил в Константинополе мечеть Фатих в качестве «султана Рума»; его правнук Сулейман уже являлся не только правителем региональной державы, но «хранителем двух святынь», халифом и «падишахом ислама», создателем мусульманской империи, объединившей большую часть суннитских земель и объединенной законами (kanunname), основанными на шариате; важно помнить, что если в европейской традиции эпитетом Сулеймана I является «Великолепный» (Magnificent), то для турок он – Kanuni, что обычно переводится как «Законодатель». Медресе при комплексах Завоевателя и Законодателя выполняли разную функцию – если первые готовили преимущественно духовных наставников для присоединенных земель, то вторые должны были выпускать прежде всего администраторов, способных проводить государственно-религиозную политику как в качестве имамов и муфтиев, так и в качестве чиновников и учителей64.

Во-вторых, Сулеймание-джами выполняла политическую функцию – служила мечетью «государственной», хункар-мафилем («царским местом»), где султан и халиф давал подданным возможность лицезреть себя на пятничных молитвах, ахутбы (проповеди) с ее минбара являлись барометром политических изменений. Османские историографы, как и их арабские предшественники, неизменно отмечали строительство мечетей не только как личную заслугу, но и как долг султана перед народом65. Следует иметь в виду также следование мусульманской традиции соединения дворца и мечети: на плато Третьего холма располагался Старый дворец, роль которого в период возведения Сулеймание-джами была значительнее, чем после завершения дворцового комплекса Топкапы66; приближение новой соборной мечети к дворцу демонстрировало единство духовной и светской власти, изначально подразумеваемое институтом халифата.

И в-третьих, – отмеченное исследователями «соломоново начало» (уподобление храму Соломона), уже проявленное в храме Св. Софии67 и в полной мере выраженное именно в мечети Сулеймание. Само имя султана-заказчика в данном случае оказывается «парольным», устанавливающим связь номинативную с кораническим пророком Сулейманом (ветхозаветным царем Соломоном) и топологическую – со всем предшествующим храмостроительством68. Султан официально именовался «Süleimän-i Zaman» – «Соломон [своего] времени»69. Не приходится сомневаться, что османская культура уже была готова если не к осознанию, то к ценностному восприятию аксиологического сопоставления великих храмовых построек. Если обращение султаном Мехмедом II храма Св. Софии в мечеть уподоблялось возвращению Пророком Мухаммадом Каабы в орбиту Единобожия, то халиф Сулейман I так же воспроизводил деяние Соломона, возводя грандиозное место поклонения Единому Богу. Иерусалим с 1517 г. вошел в состав Османского государства; известно,