Проблема сакрализации войны в византийском богословии и историографии - Герман Юриевич Каптен

правоверие народа, армии и лично самого василевса также считалось залогом успешности всей политики, в том числе и военной. Так, во время походов императора-воина Константина Копронима, например, болгарской кампании 759 года, в церквях столицы служили специальные молебны о даровании победы над язычниками.

При этом связь «справедливость-победа» начинала пониматься не только в традиционном для времен Юстиниана смысле, но и в обратном: успешность военных кампаний служила доказательством правильности внутренней политики властей. Примечательно, что такое понимание вполне разделяли многие деятели и второй волны иконоборчества, видя военные неудачи императоров иконопочитателей Ирины и Никифора I.

Интересно, что запрещая иконы, Копроним сохранил почитание Креста Господня, ставшего, в том числе, и воинским знаменем и важным атрибутом власти христианского императора[246]. Подобно своему равноапостольному тезке, Константин V вел войска в бой против мусульман и язычников под образом Св. Креста.

Прекраснейшее из сохранившихся до наших дней свидетельство этого можно увидеть в храме Св. Ирины в Константинополе, чье внутреннее убранство было выполнено по иконоборческой программе, где алтарная апсида украшена не традиционным «Деисисом», а только лишь мозаичным изображением Креста.

Отразилось это и на печатях середины VIII века, портрет Константина V изображался на них только вместе со своим отцом, когда же он стал единоличным правителем, то на оттиске неизменно изображался лишь Крест с надписью: «Ἔν ὀνόματι τοῦ Πατρὸς καὶ Υἱοῦ καὶ τοῦ Ἁγίου Πνεύματος, Κωνσταντῖνος, πιστός βασιλεῦς Ρωμαίων».

Для сравнения: на печати Льва III изображалась Одигитрия, а на более поздних (с Константина VI и Ирины) портреты правителей[247]. Это недвусмысленно проводило мысль о том, что именно Христос является истинным главой государства, а сам Константин V правит лишь от Его Имени.

Глава 2.5. Сакрализация войны в IX-XI веках

Хотя в догматической составляющей иконоборческое движение потерпело поражение, его политический проект оставался актуальным и влиял на жизнь страны еще долгое время. Весь следующий век между Церковью и василевсами шли поиски хотя бы некоторого согласия. Константинополь неоднократно будоражили скандальные истории, вызванные неоднозначным, с позиции нравственности, поведением высших должностных лиц.

Однако правители Византии уже не пытались вносить какие-либо значимые догматические вопросы вплоть до униальных проектов с Западом в позднем Средневековье. Поводы же для ссор с патриархами находились в некотором смысле в более безопасных, по сравнению с догматикой, областях каноники и нравственности.

Что же касается идеи «справедливости превыше всего», то в VII-X веках она стала медленно угасать, практически забываясь историографами, а на первое место вышли требования соблюдения правоверия. Причем представления о четкой связи успешности государства с приверженностью его правителей правильной вере закрепились на долгие века не только в Византии, но и стали элементом концепции «Москва — Третий Рим»[248].

Так, в первом письме Андрею Курбскому Иван Грозный открыто заявляет, что его высший долг — защищать веру и благочестивый народ: «Всем убо явлена суть, какова тогда злая пострадаша от варвар православнии, — от Крыма и от Казани: до полуземни пусто бяше… по Божию изволению со крестоносную хоругвию[249] всего православного християнского воинства, православного ради християнского заступления, нам бо двигшемся на безбожный язык Казанский и тако неизреченным Божиим милосердием… победу показавше, со всем бо воинством… здравы возвратихомся восвояси… И сие убо о Казани и о Крыме же; и на пустых местех, идеже зверие бяху, грады и села устроиша»[250].

Причем выполнение этой миссии настолько возвышает самодержца, что от него уже нельзя требовать соблюдения даже прямо высказанных в Евангелии принципов поведения: «…Аще убо царю се прилично: иже биющему в ланиту обратити другую?»[251] Тем же, кто окажется наказанным несправедливо, рекомендуется смириться, пострадать от рук царя и ожидать небесные венцы[252].

Серьезнейшие богословские прения вокруг христологических проблем и вопросов иконопочитания сделали чрезвычайно актуальным требование правоверия от самих правителей. Ведь именно они стали главными инициаторами новых ересей и активно включили религиозные элементы в свою внутреннюю политику, заставляя подданных следовать своему собственному богословскому мнению.

Внешнеполитическая обстановка в Леванте оставалась неизменно сложной. Периодически на территорию империи вторгались враги, сражения с которыми далеко не всегда завершались победой. Неправоверие императора часто использовалось византийскими авторами для объяснения поражений «христолюбивого воинства». Такой подход к тому же можно было легко подтвердить примерами из ветхозаветных книг.

Достойнейший победитель персов Ираклий теряет все свои победы из-за арабского нашествия, ставшего карой за монофелитство. Императоры-иконоборцы Лев III Исавр, Константин V Копроним и Лев IV Армянин при всех своих талантах не могут дать стране мир и изгнать мусульман с исконных земель империи.

Напротив, при благочестивых правителях, причем далеко не всегда безупречных по меркам человеческой морали (чего стоит только одна история с ослеплением своего сына императрицей Ириной), внешние враги ослабевают, занятые внутренними делами.

Так и получился хорошо известный любому читателю византийских исторических повествований штамп: если на троне сидит «неправильный монарх», то враги побеждают «по его нечестию», если же во главе страны оказывается православный василевс, а череда поражений продолжается, то они уже «по нашим грехам».

О смене идеологического фокуса с установки «справедливый правитель — хороший правитель» на «правоверный правитель — хороший» говорит крайне любопытное размышление Продолжателя Феофана. Повествуя о правлении Феофила, он говорит о его стремлении к справедливости и правосудию, хотя и не без оговорок: «Возможно, Феофил заслуживает похвалы за соблюдение законов, но уж вряд ли кто припишет ему кротость и мягкость души»[253].

Ведь Феофил в византийской культуре стал уникальным персонажем, парадоксально объединившем утрированное стремление к справедливости с жестким отстаиванием принципов иконоборчества.

Вопреки представлениям историков эпохи Юстиниана, Продолжатель отмечает, что это не дало императору успеха в военных делах: во время войн он постоянно возвращался с поражением, из которых самыми унизительными были битва при Дазимоне и взятие Амории, родного города василевса. Причиной же этого, по мнению автора, стала приверженность идеям иконоборчества.

Тут, кстати, автор несколько лукавит: Феофил провел несколько успешных кампаний против арабов, справив триумф в 832 и 837 годах. Более того, до катастрофы при Амории в 838 году, император, размышляя в точно такой же парадигме, вполне мог подтверждать истинность иконоборчества победами Льва III, Константина V, Льва V и своими собственными, в противовес неудачам Ирины и Никифора I. Для нашего исследования важно, что само представление «правоверие ведет к победе» установилось почти повсеместно.

Эти же соображения стали едва ли не главной причиной отвержения ромеями униальных проектов высокого и позднего Средневековья. Значительное количество жителей слабеющей империи было убеждено историографами VII-X веков, что любое отступление от утвержденных догматов, даже ради спасения страны, не принесет пользы, а только ухудшит положение.

Еще одним фактором, способствовавшим