Правила Константинопольского синода 1276 года - Мария Владимировна Корогодина

это стало частью грандиозной литургической реформы, начатой митрополитом Алексием и завершенной митрополитом Киприаном [Пентковский, 2001а, с. 76–77; 2004, с. 164, 168; Афанасьева, 2018, с. 20–33]. Однако некоторые новшества, связанные с новыми уставами, которые регламентировали константинопольское соборное богослужение (и были условно объединены под названием «Иерусалимский устав»), стали известны на Руси задолго до конца XIV в.[109] Нововведения коснулись в первую очередь дьяконской проскомидии. Принятая на Руси еще в XIII в. практика была отвергнута на соборе 1273 г. во Владимире, где было вынесено решение о запрете совершения проскомидии и освящения кутьи дьяконом без священника [РИБ, т. 6, стб. 96–99, пункты 4 и 6]. Вопрос об освящении кутьи дьяконом, как мы увидим далее, также вошел в дополнения к русской версии правил Константинопольского синода и получил иное решение, чем на Владимирском соборе. Разность взглядов на богослужение в русских памятниках, диктуемая ориентацией на разные уставы, имеет существенное значение для понимания происхождения статьи о проскомидии, не находящей аналогов в греческих списках памятника.

Вторая часть ответа перекликается со статьями 6 и 7, в которых рассматривался порядок архиерейской службы в присутствии многих священников. Как и в статьях, сохранившихся в греческих рукописях, в данном случае подчеркивается, что при архиерейском богослужении проскомидия совершается всеми собравшимися. Согласно предшествующим объяснениям, архиерей совершает возношение «великого агнца», а сослужащие ему иереи участвуют в таинстве молитвенно. Упоминание епископа в ответе не продиктовано формулировкой вопроса; возможно, уточнение об архиерейской службе внесено исключительно под влиянием предыдущих статей, затрагивающих вопрос о проскомидии во время литургии, на которой архиерей служит вместе с иными священниками. Кроме того, уточнение позволяет выстроить однозначную иерархию чинов и провести разграничение в функциях и положении епископа и игумена.

Вопрос о проскомидии на игуменской службе сохранился во всех русских редакциях постановлений Константинопольского синода, за исключением Сокращенной. Существенное разночтение содержит Мясниковская редакция Кормчей книги, согласно которой игумен посылает совершить проскомидию не дьякона, а «попа»[110]. Несомненно, такое исправление продиктовано окончательным переходом на Иерусалимский устав. Этот вариант позволил книжнику отредактировать статью, исключив наиболее вопиющее нарушение устава, каковым в XV в. являлось позволение дьякону совершать проскомидию.

15 статья. Епископ-схимник

«Въпрос. Аще которыи епископь въ болести пострижется въ скиму, а потом здравь будет, достоит ли ему епископомь быти или ни? Отвѣт. Не достоитъ, но быти ему яко и въсѣкыи мних».

Данный вопрос тесно связан со статьей 10, в которой также говорится о пострижении в схиму епископа. Оба постановления сохранились только в русских списках; однако если в статье 10 обращалось внимание на положение постригающего (может ли им быть другой епископ или обязательно игумен), то здесь обсуждается положение постриженика. Схиму часто принимали перед смертью; однако если человек оставался в живых, важно было знать, сохраняет ли он епископский сан, будучи схимником, или нет. Эта проблема затрагивалась и в статье 13 при решении вопроса о погребении епископа-схимника; таким образом, ряд статей, отсутствующих в греческих списках, группируются в единый тематический блок о принятии схимы.

Согласно исследованиям Б.А. и Ф. Б. Успенских, пострижение в схиму в преддверии смерти было принято уже в XIII–XIV вв. [Успенский, Успенский, 2017, с. 203–221]; однако этот вывод вряд ли следует распространять на епископов. Никоновская летопись, вобравшая в себя известия из различных летописных сводов, содержит много сведений о предсмертном постриге членов княжеских семей. Для епископов летопись скрупулезно фиксирует обстоятельства их рукоположения, оставления кафедры и смерти, указывая для почитаемых архиереев также время и обстоятельства пострижения их в иеродиаконы и в иеромонахи; при этом в Никоновской летописи почти не встречается упоминаний о принятии схимы. Во многих случаях архиереи оставляли кафедру, уходя на покой в монастырь; однако принятие схимы для мирян и клириков отмечается отдельно, и удаление в монастырь нельзя считать по умолчанию принятием схимы. Вероятно, отказ от схимничества у епископов даже в случае тяжелой и неизлечимой болезни основывался на правиле Соф. 2, запрещавшем епископам-пастырям вступать в монашеский чин, становясь не пастырями, а пасомыми: «повелѣваемъ архиерѣскаго чину и пастыремъ сущимъ в пасомыхъ и кающихъся страну себе не свободити»[111].

Косвенным свидетельством того, насколько животрепещущим являлся вопрос о судьбе епископа (и даже пресвитера), принявшего схиму, является приписка в конце Устюжской Кормчей (РГБ, Рум. 230). Рукопись, сохранившая древнейший славянский перевод канонического сборника – Номоканона Иоанна Схоластика в 50 титулах, датируется рубежом XIII–XIV вв.; в конце ее находятся две приписки, выполненные иным почерком не позже XIV столетия. Первая посвящена тому же вопросу, что и статья в правилах синода 1276 г., – сохранению или лишению священнической и святительской власти после принятия схимы: «Вопрос. [А]ще прозвутеръ бѣлець имѣвъ жену въ житьи, потомь будеть мнихъ и великии [ски]мникъ, подобаеть ли ему служити? Отвѣт. О епископѣхъ бо же изложено есть, да егда възмуть на ся мнишьскыи образъ, к тому не дѣствуеть святительскыхъ, но оставляеть епископью, яко въ свою волю с высоты мѣсто святительства смѣрения образъ изложивше. А прозвутеромъ обаче уставъ держиться – в манастыри убо, в нем же постригошася, служити, индѣже никакоже»[112]. Эта приписка показывает, что решение вопроса о священниках и епископах-схимниках в XIV в. по-прежнему не было очевидным.

Известны лишь единичные упоминания о принятии схимы епископами в XIII – начале XV в. Возможно, в XII в. подобная практика была распространена в большей степени: Новгородские епископы Илья (1165–1186) и Гавриил (1186–1193), бывшие братьями, в конце жизни приняли схиму, изменив имена на Иоанн и Григорий соответственно [Печников, 2010]. Однако с XIII в. принятие схимы епископами становится исключительной редкостью. Так, тяжело заболев, оставил святительский престол и принял схиму незадолго до смерти епископ Ростовский Кирилл I в 6737 (1228/29) г. [ПСРЛ, т. 10, с. 97]. В 6777 (1268/69) г. – епископ Сарайский Митрофан, предшественник епископа Феогноста, ездившего в Константинополь [Там же, т. 1, с. 476]. Следующее упоминание о епископской схиме относится уже к XV в.: осенью 6923 (1414) г. постригся в великий ангельский образ и сошел с епископской кафедры новгородский владыка Иоанн III [Там же, т. 11, с. 225].

Помимо этих свидетельств встречается лишь одно указание на принятие схимы епископом, и именно оно чрезвычайно важно для данного исследования: в 6837 (1329) г. Новгородский архиепископ Моисей оставил епископию и постригся в схиму, уйдя в монастырь [Там же, т. 10, с. 203]. На его место был избран Василий Калика, управлявший епархией больше двадцати лет. Он умер, отправившись совершить молебен в Псков во время чумы летом 6860 (1352) г. Оставшиеся без владыки новгородцы просили митрополита Феогноста, чтобы он разрешил вернуться на святительскую кафедру прежнему архиепископу Моисею, пребывавшему в схиме; получив благословение,