Восточные религии в римском язычестве - Франц Кюмон

из области в область. По мере их движения наверх они «как одежду» сбрасывают с себя страсти и способности, полученные ими при спуске, и, очистившись от всякого греха и чувственности, попадают на восьмое небо, чтобы там, в виде тонких сущностей, наслаждаться бесконечным блаженством.

Возможно, что это последнее учение, несомненно, вавилонского происхождения, не было принято всеми сирийскими культами так, как это произошло с мистериями Митры, но, конечно же, эти культы, пропитанные астрологией, распространяли веру в то, что души верных, проживших свою жизнь благочестиво, возносятся до самых небесных вершин, где апофеоз (обожествление), уподобляет их светлым богам{260}. В период империи это учение мало-помалу вытеснило все остальные; Елисейские поля, еще помещаемые в недра земли приверженцами Исиды и Сераписа, были перенесены в эфир, омывающий неподвижные звезды{261}, а подземный мир с этих пор отводился злым людям, которых не пропустили небесные двери.

Горние пространства, куда отправлялись очищенные души, являлись и обиталищем верховного бога{262}. Вместе с представлениями о кончине человека астрология видоизменила взгляды на природу божества. Именно в этом отношении сирийские культы отличались оригинальностью; ведь если александрийские мистерии и смогли предложить человеку перспективы бессмертия, столь же ободряющие, как эсхатология их соперников, то лишь с опозданием возвысились до теологии того же уровня. Семитам принадлежит честь самой радикальной реформации древнего фетишизма. Их концепции, узкие и низменные в тот момент, когда мы впервые можем их уловить, расширяются и возвышаются, дорастая до своеобразного монотеизма.

Как мы уже видели (с. 131), сирийские племена, подобно всем примитивным народам, почитали бога молнии и грома{263}. Он разверзает небесные пучины, вызывая дождь, и раскалывает огромные лесные деревья с помощью обоюдоострого топора, который является его постоянным атрибутом{264}. Когда развитие астрономии отдалило созвездия на неизмеримые расстояния, могущество «небесного Ва’ала» (Ва'alsamîn) тоже неизбежно должно было возрасти. Без сомнения, сближение в эпоху Ахеменидов с персидским Ахура Маздой, древним богом небесного свода, превратившимся в высшую физическую и нравственную силу, способствовало видоизменению древнего гения Грозы{265}. В его лице продолжали почитать материальное небо; и еще при римлянах он именовался просто Caelus (Небо) или же «Юпитер небесный» (Jupiter Caelestis, Ζευς Ούράνιος{266}), но это было то самое небо, гармоничное устройство которого изучала и чтила священная наука. Селевкиды изображали его на своих монетах с полумесяцем надо лбом и с семилучевым солнцем в руках, чтобы напомнить о том, что он управляет движением звезд{267}. Иногда рядом с ним стоят двое Диоскуров, поскольку эти герои, которые, согласно греческому мифу, попеременно переходили то к жизни, то к смерти, стали олицетворением двух небесных полусфер. Эта религиозная уранография помещала место обитания верховного божества в самую высокую область мироздания, ему отводилась зона, самая далекая от земли, за пределами сфер планет и неподвижных звезд. Предполагалось, что именно эта мысль выражается наименованием Всевышний (Ύψιστος), которое равным образом применялось к сирийским Ваалам и Иегове{268}. В соответствии с теологией этой космической религии жилищем Всевышнего является огромный шар, заключающий в себе сферы всех звезд и охватывающий всю Вселенную, подчиняющуюся его власти. Римляне переводили имя этого бога «Гипсистоса» как Jupiter summus exsuperantissimus (Юпитера величайшего и выдающегося){269}, чтобы показать его превосходство над всеми божественными существами.

Его власть была фактически безграничной. Основной постулат халдейской астрологии гласит, что все феномены и события этого мира необходимо обусловлены влиянием звезд. Природные изменения, как и человеческие настроения, роковым образом подчинены божественным энергиям, заключающимся в небе. Другими словами, боги «всемогущи»; они властвуют над Судьбой, безраздельно управляющей Вселенной. Это понятие о всемогуществе выглядит как развитие той древней автократии, которая признавалась за Ваалами. Как мы уже говорили, последняя мыслилась по образу азиатской монархии, и религиозная терминология с удовольствием подчеркивала ничтожность их служителей по сравнению с ними. В Сирии не обнаруживается никакой аналогии с тем, как обстояло дело в Египте, где жрецу приписывалась способность принуждать своих богов к действию и он даже дерзал угрожать им (с. 129){270}. Расстояние, отделявшее человеческое от божественного, у семитов всегда было гораздо более значительным, а астрология в основном лишь отмечала его, обеспечивая ему вероучительное обоснование и научный облик. Азиатские культы распространили в римском обществе представление об абсолютной, неограниченной власти Бога над землей. Апулей называл сирийскую богиню omnipotens et omniparens, «госпожа и мать всех вещей»{271}.

Помимо того, наблюдение звездного неба привело халдеев к представлению о божественной вечности. Неизменность обращения звезд заставляла сделать вывод о его нескончаемости. Звезды безостановочно продолжают свое движение, которое никогда не завершается; достигнув конца своей стези, они без отдыха снова пускаются в уже проделанный путь, и годовые циклы, которым следует их обращение, бесконечно повторявшиеся в прошлом, будут так же непрестанно сменять друг друга и в будущем{272}. В результате жрецы-астрономы с неизбежностью сочли, что Ваал, «господин неба», является — и эти титулы постоянно встречаются в семитских надписях — «господином вечности» или «тем, чье имя прославляется в вечности»{273}. Божественные звезды больше не умирают, как Осирис или Аттис; каждый раз, когда кажется, что они угасают, они, всегда непобедимые (invicti), возрождаются к новой жизни.

Это теологическое представление проникло в западное язычество вместе с мистериями сирийских Ваалов{274}. Когда в римских провинциях обнаруживается посвящение deus aeternus (вечному богу), речь всегда идет о сирийском звездном боге, и, что примечательно, в ритуалах этот эпитет стал употребляться только во II в. н.э. — одновременно с распространением культа бога Неба (Caelus){275}. Философы издавна помещали первопричину за пределами времени, но они не смогли внедрить свои теории в народное сознание, не удалось им и изменить закрепленной в традиции формы богослужения. Для народа божества всегда были существами, более красивыми, более сильными и более могущественными, чем люди, но появляющимися на свет подобно нам, только неподвластными старости и смерти, бессмертными богами древнего Гомера. Сирийские жрецы популяризовали в римском обществе понятие о Боге без начала и конца и вместе с еврейским прозелитизмом способствовали тем самым возведению в религиозную догму того, что прежде было не более чем метафизической теорией.

Ваалы были настолько же вселенскими, насколько и вечными, и их власть не знала ограничений ни в пространстве, ни во времени, Эти две мысли соотносятся; титул «mar‘olam», который они иногда носили, можно перевести как «владыка Вселенной» и в то же время как «владыка вечности», и, разумеется, были охотники отстаивать их право на это двойственное качество{276}. Небеса, населенные божественными созвездиями, по которым перемещаются планеты, уподобляемые обитателям Олимпа,