Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

организаций. В отличие от крестьянства городская беднота не имела экономической связи с епархиальным духовенством, и ее восстановление или, по крайней мере, выживание не принесло никакой материальной выгоды приходским священникам. Именно епископ Саратовский Гермоген (Долганев) вновь обратил внимание на нужды своего духовенства. В апреле 1908 года он запросил из Москвы дополнительную помощь для семи священнослужителей, девяти вдов клириков, одного бывшего епархиального служащего и четырех мирян, которым «за отсутствием средств, комитет не имел возможности удовлетворить просьбу о пособии»[301]. Из этого можно сделать вывод, что инициатива по отводу епархиальных средств от духовенства, судя по всему, зародилась именно среди саратовского приходского духовенства.

Духовенство незатронутых епархий, таких как Московская и Тверская, стояло перед выбором: объединить свои усилия по оказанию помощи со священническими сетями других епархий или попытаться организовать более универсальную кампанию по оказанию помощи. Для московского духовенства, служащего в городских приходах и имевшего доступ к богатым донорам, оказание помощи своим собратьям-пастырям во внутренних районах епархии было привычной обязанностью. Об этом долге им часто напоминали через епархиальную прессу: «Мы можем только надеяться, что старшие и более зажиточные члены великой семьи московского духовенства проявят сочувствие к великим нуждам сельского духовенства, их братьям меньшим… учитывая огромную разницу между их материальными и жизненными условиями и их собственными»[302]. Обязанность поддерживать бедных священнослужителей вдали от своих мест обитания была прочно укоренена в московском духовенстве, и распространение помощи на мирян было следствием этой практики. Статья в московской епархиальной прессе в феврале 1906 года отражает сложность мотивов кампании по оказанию помощи духовенству. Автором был московский священник, который рассказал о своих наблюдениях за положением дел в голодающих Самарской и Казанской епархиях.

На собрании группы духовенства, где мне пришлось провести несколько часов и участвовать в торжестве открытия временного детского приюта для призрения и кормления круглых сирот, я слышал как один священник, еле сдерживая себя, от понятного внутреннего волнения, просил позволения кружка, в ведении которого находятся детские столовые, содержащиеся на частные средства, разрешить его детям ходить в таковую столовую обедать! Да и откуда духовенство может получить себе на пропитание, когда его кормилец – крестьянин совершенно ничего не имеет!.. Не наш ли святой долг оказать им поддержку в их неподдельном горе и страшной нужде, поддержку не сочувствием только одним, а дачею средств для облегчения их тяжелого существования![303]

В этом обращении к своим сопастырям автор указывал на прямую связь между материальным положением духовенства и состоянием поддерживавших его крестьян. Он также рассказал, как благотворительное учреждение, организованное и управляемое духовенством для прихожан, потенциально может поддержать семьи священнослужителей в отчаянные времена. Однако аудитория статьи – московские священники – имела столь же косвенную связь с голодающими общинами, что и московские прихожане, которые с гораздо большей вероятностью поддержали бы более универсальные усилия по оказанию помощи. Таким образом, этот «святой долг» был связан с сословной солидарностью, но ею не ограничивался. Хотя московские священники финансировали работу по оказанию помощи в Рязанской, Орловской и Тульской епархиях, они также финансировали помощь мирянам и в апреле 1908 года сделали два пожертвования в 2000 и 1000 рублей земской организации по оказанию помощи голодающим[304]. Сотрудничество со светскими учреждениями продемонстрировало сознательное решение московского духовенства распространить церковную помощь на все общество.

По неясным причинам тверское духовенство подошло гораздо более взвешенно, чем его коллеги в Москве, к вопросу о том, кому следует направлять свои епархиальные средства. Почти каждое пожертвование, отправленное в Тверской епархиальный комитет, сопровождалось инструкцией по его использованию. Вскоре после того, как епархия начала свою кампанию в 1907 году, консистория стала выдавать каждому приходскому священнику бланки для записи пожертвований на помощь голодающим и указания, касающиеся их предполагаемого использования: для духовенства или для мирян. Получателям тверских пожертвований в других епархиях было предложено учесть эти указания. Так, в июне 1907 года Казанский епархиальный комитет доложил Тверскому, что, согласно указанию последнего, полученные им средства были разделены между попечительством о бедном духовенстве и мирянским комитетом, организованным Академическим дамским комитетом[305]. Записи о пожертвованиях, поступивших в Тверской епархиальный комитет за время кампании по оказанию помощи, сведены вместе и удивительно полны. Они дают интригующую картину всей епархиальной кампании помощи с января 1907 по декабрь 1909 года. За этот период комитет получил в общей сложности 1314,28 рубля для духовенства и 1873,09 рубля для мирян в районах, пострадавших от неурожая[306]. В расчете на человека жертвы голода среди духовенства получили от этого пожертвования больше помощи, чем миряне, хотя последние составляли гораздо большую часть населения[307]. Тем не менее более половины средств, собранных священническими ассоциациями, было направлено на оказание помощи мирянам. Детали, которые присутствуют в этих записях, позволяют предположить, что решающим фактором в данном случае послужило местное сотрудничество между приходскими священнослужителями и некоторыми прихожанами.

Данные о пожертвованиях в Твери не позволяют говорить о том, что епархиальное руководство проводило кампанию по оказанию помощи мирянам. Помимо формальной роли в сборе пожертвований, участие в кампании тверского епископа Алексия (Опоцкого) было незаметным. Он сделал два личных пожертвования – 20 рублей для духовенства и 24 рубля для мирян. Эта сумма вместе с 16 отдельными пожертвованиями ректора семинарии, а также мужских и женских монастырей епархии довела общие пожертвования монашеского духовенства до 126,60 рубля для духовенства и 240,65 рубля для мирян, или 10% и 13% соответственно от общего фонда помощи епархии[308]. Более того, нет никаких свидетельств, что епархиальное руководство оказывало какое-либо давление на приходское духовенство с целью выделения средств для мирян. Напротив, епархиальный комитет следовал инструкциям относительно пожертвований даже тогда, когда, как в случае с городской думой Кашина, эти инструкции были в пользу духовенства. Когда пожертвования поступали без инструкций, епархиальный комитет делил их поровну[309]. Решение о том, куда направлять пожертвования, принималось на уровне прихода или округа.

Влияние на кампанию по оказанию помощи с другого конца епархиального спектра оценить труднее, поскольку прихожане-крестьяне оставили мало документов, отражающих их пожелания. Пожертвования прихожан составляли наибольшую долю церковных взносов на помощь голодающим, как и наибольшую долю в епархиальных фондах в целом. Десятина для использования внутри прихода согласовывалась священником и церковным старостой, то есть избранным представителем прихожан. Однако у прихожан не было платформы, с которой они могли бы выразить свои пожелания относительно использования церковных средств на епархиальном уровне. 59 отдельных приходов, отправивших свои пожертвования непосредственно в епархиальный комитет, в совокупности выделили 291,06 рубля на помощь духовенству,